Женщина в белом

Если бы я был богаче, я в тот же вечер съездил бы в Лондон, чтобы успокоить себя, взглянув на два самых дорогих для меня существа. Но я был связан обязательством явиться на завтрашнее судебное заседание (на случай, если меня снова вызовут давать показания), но, что более важно, я отвечал за свое освобождение на поруки перед мировым судьей в Нолсбери. Наши скромные средства уже истощились, а сомнительное будущее – теперь еще более сомнительное, чем когда-либо, – заставляло меня избегать лишних трат и не позволяло потратить деньги даже на недорогой билет до Лондона и обратно в вагон второго класса.

Следующий день – день, незамедлительно воспоследовавший после судебного разбирательства, оказался в моем полном распоряжении. Я начал утро с того, что снова отправился на почту за письмом Мэриан. Оно уже ожидало меня. Я с признательностью прочитал это написанное в бодром расположении духа письмо и с облегченным сердцем направился в Старый Уэлминхем взглянуть на пожарище при дневном свете.

Какие перемены ждали меня, когда я туда пришел!

На всех путях нашего непонятного мира обыденное и ужасное идут рука об руку. Ирония обстоятельств не питает уважения к смертельным катастрофам, в них всегда есть место нелепому, порой даже смешному. Когда я подошел к церкви, лишь истоптанная кладбищенская земля напоминала о недавнем пожарище и гибели человека. Двери ризницы были наскоро заколочены досками. На досках были уже намалеваны грубые карикатуры, и деревенские мальчишки толкались и громко ссорились за право подглянуть внутрь в лучшую щелочку. На том самом месте, где я услышал крик о помощи, доносившийся из пылающей комнаты, на том самом месте, где слуга сэра Персиваля, как громом пораженный ужасом, рухнул на колени, стая кур суетливо отыскивала дождевых червей, выползших на поверхность после прошедшего ночью дождя, а на земле, у моих ног, там, куда накануне была положена дверь с ее страшной ношей, стояла желтая миска с обедом какого-то рабочего, и его верный пес, охранявший еду, зарычал на меня за то, что я слишком близко подошел к собственности его хозяина. Старый причетник, праздно наблюдавший за неспешными работами по восстановлению церкви, мог говорить только об одном, только одно интересовало его: как избежать всяческих обвинений в случившемся несчастье. Деревенская баба, чье бледное и дикое лицо запомнилось мне как воплощенное изображение ужаса в тот момент, когда мы отрывали балку, сейчас хохотала со своей товаркой, склонившись над ветхим корытом с бельем. Ничего нет у смертных серьезного!

Когда я уходил, мысли мои снова вернулись, уже не в первый раз, к окончательному уничтожению после смерти сэра Персиваля всех моих надежд на восстановление личности Лоры. Он умер – и с ним погибло то, что составляло цель всех моих устремлений и надежд.

Но быть может, на мое поражение следовало взглянуть с другой точки зрения?

Предположим, он остался бы в живых, привело бы это к желаемому результату? Мог ли я пойти на сделку с ним – пусть даже во имя Лоры, – после того как я выяснил, что суть преступления сэра Персиваля состояла в присвоении им себе прав другого человека? Мог ли я ценой моего молчания предложить ему сознаться в заговоре против Лоры, когда результат этого молчания должен был лишить настоящего наследника его поместья, титула и звания? Нет! Если бы сэр Персиваль был жив, я не имел бы права умолчать о его тайне, от открытия которой, не зная ее подлинной сути, я так много ждал, но и обнародовать ее я не мог, даже во имя восстановления прав Лоры. Простая честность побудила бы меня тотчас отправиться к тому незнакомому мне человеку, на чьи поместье и титул, принадлежащие ему по праву рождения, посягнул сэр Персиваль; я был бы вынужден отказаться от моей победы, едва обретя ее, и полностью передать ее в руки тому незнакомцу. Словом, мне снова пришлось бы встретиться лицом к лицу со всеми прежними трудностями, стоявшими между мной и единственной целью моей жизни, перед которыми я оказался сейчас!

В Уэлминхем я вернулся несколько успокоенный, чувствуя бо́льшую, чем раньше, уверенность в себе самом и своем решении.

По пути в гостиницу я прошел через сквер, где жила миссис Кэтерик. Не зайти ли к ней и не повидать ли ее еще раз? Нет. Известие о смерти сэра Персиваля, которого она ожидала меньше всего, должно быть, долетело до нее уже несколько часов назад. Все подробности следствия были опубликованы в местных утренних газетах – ничего нового, чего бы она еще не знала, я прибавить к этому не мог. Да и желания разговорить ее у меня сильно поубавилось. Мне припомнилось, какая ненависть промелькнула на ее лице, когда она сказала: «Для меня не может быть неожиданных вестей о сэре Персивале, кроме вести о его смерти», припомнилось, с каким странным, затаенным интересом посмотрела она на меня после этих слов. Во мне шевельнулось чувство протеста – я знал, что ему вполне можно доверять, – протеста против того, чтобы снова оказаться в ее обществе. Я свернул в сторону от сквера и зашагал прямо к себе в отель.