Женщины, которые вдохновляли

Конечно, денег не хватало. Однако материальные трудности Куприн переносил юмором.

— Когда меня спрашивают, как поживаете, — шутил он, — я отвечаю: слава Богу, плохо!

Несмотря на всю свою огромную любовь к России, в СССР он возваращаться не собирался.

А в Москве тем временем Куприна обвиняли в „социальной слепоте“, „эпигонстве“, „мелкотравчатости“ и „тупой покорности“.

И это только малая толика обрушившейся на писателя критики партийных дураков.

Его упрекали в том, что он до революции „нигде не отметил роста пролетариата“, а после революции „никак не откликнулся на боевые выступления масс“.

Более того, в его творчестве держиморды от литературы нашли наличие „реакционной пошлости“ и „проповеди под Ницше“.

Известный советский критик Александр Воронский написал статью о Куприне под многозначительным названием „Вне жизни и вне времени“.

Этот приговор Куприну выстраивал идеологическую стену между эмиграцией и советской литературой.

Заведующий отделом печати Наркомата иностранных дел Волин, став главным цензором СССР — начальником Главлита и директором Института красной профессуры, возвел классовую борьбу с живущим в Париже Куприным в ранг важнейших внешних задач советского государства.

А заодно сам себе присвоил звание профессора.

В скулодробительной статье о Куприне критик М. Морозов установил, что „понятия Куприна о добродетели и красоте не выдерживают критики“.

Почему?

Да только потому, что в произведениях Куприна нет „женщины-общественницы“, а есть „пленительные самки“.

Критик объяснял такое печальное для Куприна положение дел наличием у него „нездорового скептицизма и идеологического дурмана“.

Не обошлось и без навешенного на писателя ярлыка „наиболее заклятого врага советской России“ который в своих злобных нападках на нее опускался до самого оголтелого черносотенства».

Всему этому советский читатель должен был верить на слово.

Более того, Куприн был внесен в составленный Наркоматом просвещения список писателей, чьи книги подлежали сожжению.

Остается добавить, что уничтожением вредных изданий, включая сочинения Достоевского и Куприна, руководила заместитель Наркома просвещения по библиотечному делу Надежда Крупская.

Можно долго рассказывать о жизни Куприна в Париже, в которой не было ничего хорошего.

«Дела мои — бамбук, — писал он другу из Парижа. Денег у меня — ни кляпа. Вино, здесь пахнет мокрой собакой».

Про Лизу написал, что ей приходится «столько бегать, хлопотать и разрываться на части, что не хватило бы и лошадиной силы».

А ей приходилсь нелегко. Постоянные долги, кухня, заклады, поиски квартир, лекарств, попытка открыть переплетную мастерскую, и после разорения и книжного магазина, — все это обрушилось на ее хрупкие плечи.

Но она не только крепилась, но и помогала другим.

«Сердечное спасибо за добрую волю к земным делам человека, — писала ей Марина Цветаева, — за неблагодарное дело продажи билетов на вечер стихов.

Я знаю, что ни до стихов, ни до поэтов никому нет дела. Тем ценнее участие и сочувствие».

Когда Куприн по каким-то причинам не смог написать заказанный самим Мозжухиным сценарий для кино о библейской Рахили, Лиза сказала, что напишет его сама.

И вполне возможно, что написала бы, если бы муж и дочь не ходили бы на цыпочках и не прикладывали пальцы к губам:

— Тсс, мама пишет!

«Мы так ее извели, — рассказывала дочь, — что она расплакалась и сожгла рукопись».

Сжигая свой сценарий о любви, она плакала последний раз в жизни.

А поводы для слез были, поскольку Куприн стал терять память.

Лиза не плакала даже тогода, когда у него нашли рак, когда везла его в СССР, а он уже не понимал, куда они едут — думал, что везут к другу, где дадут бокал вина.

Дочь Куприна стала довольно известной актрисой и снялась в нескольких фильмах.

Что же касается ее отношения к отцу…

Однажды, ожидая с любовником машину, Ксения увидела отца, который просил помочь ему перейти дорогу.

Думаете, что она кинулась, чтобы помочь полуслепому человеку?

Нет, не кинулась и даже не подошла, поскольку ей, по ее собственным словам, «было неловко подойти» к отцу.

Более того, она так и оставила беспомощного писателя на перекрестке.

Ну а то, что он мог попасть под машину, ей даже не пришло в ее пустую голову.

Куприн страдал не только от бедности.

Ему, русскому писателю было тяжело жить вдали от родины, среди чужой культуры, которую Есенин назвал «живым кладбищем».

Тем временем потоки брани в адрес Куприна стали исчезать со страниц советской прессы, и какое-то время о нем даже не вспоминают.

Зато потом…

Весной 1937 года советская литературная критика неожиданно сменила знак «минус» на «плюс».

А все дело было в том, что посол СССР во Франции докладывал Сталину:

— Куприн ничего больше не напишет, но с точки зрения политической его возвращение представляет для нас определенный интерес…

— Возвращайте! — согласился Стадин.

Кончено, лучший друг всех писателей прекрасно знал, что Куприн называл в своих статьях Россию «вонючей ночлежкой, где играют на человеческую жизнь мечеными картами — убийцы, воры и сутенеры».