Женщины Льва Толстого. В творчестве и в жизни

Иртенев, по повести, «считал нехорошим у себя в своей деревне сойтись с женщиной или девкой».

Но постепенно нашел решение: «…сообразив, что теперь не крепостные, он решил, что можно и здесь. Только бы сделать это так, чтобы никто не знал, и не для разврата, а только для здоровья, так говорил он себе. И когда он решил это, ему стало еще беспокойнее; говоря с старостой, с мужиками, с столяром, он невольно наводил разговор на женщин и, если разговор заходил о женщинах, то задерживал на этом. На женщин же он приглядывался больше и больше».

То есть Толстой в повести как бы признает, что и в период романа с Валерией Арсеньевой – хоть несколько в меньшей степени, но тоже – и в другие периоды до женитьбы он, объясняя себе, что это необходимо для здоровья – а это ведь в действительности так – поглядывал на деревенских женщин. И в дневниках не раз проговаривался. То послал за солдаткой, то девку привели, и так далее.

Конечно, Софья Андреевна, которую Лев Николаевич познакомил со своими дневниками, сразу сообразила, что все свои любовные драмы Лев Николаевич так или иначе отображает в произведениях.

А разве не мог думать Лев Николаевич так, как заставил думать Иртенева: «Но решить дело самому с собой было одно, привести же его в исполнение было другое. Самому подойти к женщине невозможно. К какой? Где? Надо через кого-нибудь, но к кому обратиться?»

И вот однажды Иртенев заговорил на эту щекотливую тему со сторожем в лесной караулке. И тот вызвался помочь…

Как не огорчиться Софье Андреевне по поводу намеков «народных мстителей» на «сударушку», когда строки повести прямо кричат о чувствах Льва Николаевича:

«Страшное волнение охватило Евгения, когда он поехал домой. “Что такое будет? Что такое крестьянка?” […]

Целый день он был не свой. На другой день в двенадцать часов он пошел к караулке. Данила стоял в дверях и молча значительно кивнул головой к лесу. Кровь прилила к сердцу Евгения, он почувствовал его и пошел к огороду. Никого. Подошел к бане. Никого. Заглянул туда, вышел и вдруг услыхал треск сломленной ветки. Он оглянулся, она стояла в чаще за овражком. Он бросился туда через овраг. В овраге была крапива, которой он не заметил. Он острекался и, потеряв с носу пенсне, вбежал на противуположный бугор. В белой вышитой занавеске, красно-бурой паневе, красном ярком платке, с босыми ногами, свежая, твердая, красивая, она стояла и робко улыбалась.

– Тут кругом тропочка, обошли бы, – сказала она. – А мы давно. Голомя.

Он подошел к ней и, оглядываясь, коснулся ее.

Через четверть часа они разошлись, он нашел пенсне и зашел к Даниле и в ответ на вопрос его: “Довольны ль, барин?” – дал ему рубль и пошел домой».

В девятнадцатом веке еще не принято было снабжать произведениями большими подробностями. Вот и так ясно, что произошло. Ну а чувства героя – явно чувства самого автора:

«Он был доволен. Стыд был только сначала. Но потом прошел. И все было хорошо. Главное, хорошо, что ему теперь легко, спокойно, бодро. Ее он хорошенько даже не рассмотрел. Помнил, что чистая, свежая, недурная и простая, без гримас…»

Даже не рассмотрел. Существенное замечание. Лев Толстой впоследствии постоянно говорил о том, что вступление в данные отношения без любви он не принимает. Ну а в свое время принимал…

Ну а далее и вовсе описаны события жизни самого автора:

«Евгений сам мечтал о женитьбе, но только не так, как мать: мысль о том, чтобы сделать из женитьбы средство поправления своих дел, была отвратительна ему. Жениться он хотел честно, по любви. Он и приглядывался к девушкам, которых встречал и знал, прикидывал себя к ним, но судьба его не решалась. Между тем, чего он никак не ожидал, сношения его с Степанидой продолжались и получили даже характер чего-то установившегося. Евгений так был далек от распутства, так тяжело было ему делать это тайное – он чувствовал – нехорошее дело, что он никак не устраивался и даже после первого свиданья надеялся совсем больше не видать Степаниды; но оказалось, что через несколько времени на него опять нашло беспокойство, которое приписывал этому. И беспокойство на этот раз уже не было безличное; а ему представлялись именно те самые черные, блестящие глаза, тот же грудной голос, говорящий “голомя”, тот же запах чего-то свежего и сильного и та же высокая грудь, поднимающая занавеску, и все это в той же ореховой и кленовой чаще, облитой ярким светом. Как ни совестно было, он опять обратился к Даниле. И опять назначилось свидание в полдень в лесу. В этот раз Евгений больше рассмотрел ее, и все показалось ему в ней привлекательно».

Ну а затем, после жаркого лета и теплой осени свершилось то, что должно было когда-то свершиться. Главный герой женился.

Вот тут еще одно испытание для Софья Андреевны. Нашла ли она сходство с невестой, или на этот раз Лев Толстой описал девушку совершенно иную?

«Осенью Евгений часто ездил в город и там сблизился с семейством Анненских. У Анненских была дочь, только что вышедшая институтка. И тут… Евгений… влюбился в Лизу Анненскую и сделал ей предложение.

С тех пор сношения с Степанидой прекратились».