Женщины Цезаря

– Если Рулл добьется своего, то для ветеранов Магна не останется государственных земель, – сказал Лабиен Цезарю.

– Да, но Рулл упустил это обстоятельство, – спокойно отозвался Цезарь. – Когда он решил представить свой проект в сенате до его оглашения в колодце комиция, ему следовало упомянуть солдат Магна.

– Но это и так все знают.

– Правильно. Но если и существует нечто, неизменно ненавистное для состоятельного человека, так это законопроекты о земле. Общественные земли священны. Слишком много сенаторских семей, пользующихся огромным влиянием, сдают их в аренду и делают на этом деньги. Предлагать отдать общественные земли войскам победоносного полководца – это уже достаточно плохо. Но требовать, чтобы всю ее предоставили неимущим паразитам? Проклятье! Если бы Рулл прямо объявил, мол, то, чем Рим больше не владеет, не может быть передано войскам Магна, – он мог бы получить некоторую поддержку. А так – законопроект провалится.

– Ты будешь выступать против него? – спросил Лабиен.

– Нет, конечно! Я буду поддерживать его во весь голос. Очень много сенаторов, занимающих нейтральную позицию, выступят против законопроекта. Хотя бы по той причине, что им не нравится то, что нравится мне. Цицерон – отличный пример. Как он называет таких людей, как Рулл? Популяр, то есть отстаивающий интересы народа, а не для сената. Мне это нравится. Я постараюсь, чтобы и меня называли популяром.

– Магн не одобрит поддержки Рулла.

– Одобрит, если прочтет письмо, которое я ему пошлю вместе с копией моей речи. Магн умеет отличить овцу от барана.

Лабиен нахмурился:

– Все это займет очень много времени, Цезарь, но никак не затронет меня. В чем будет заключаться моя роль?

– Ты провел свой законопроект, награждающий Магна триумфальными регалиями на играх. И теперь ты будешь молчать, пока вся эта суета с Руллом не прекратится. А она обязательно прекратится! Помни, хорошо смеется тот, кто смеется последний!

– У тебя есть идея.

– Нет, – сказал Цезарь.

– Да перестань!

Цезарь улыбнулся:

– Успокойся, Лабиен. Что-нибудь я придумаю. Мне всегда что-нибудь приходит на ум.

Придя домой, Цезарь разыскал мать в ее крохотной конторе – единственной комнате, в которую никогда не входила Помпея. Ничто не страшило жену Цезаря в свекрови, вот только любовь Аврелии к складыванию цифр определенно внушала ей ужас. Кроме того, было очень умно отдать Помпее свой кабинет (Цезарь работал у себя на квартире). Кабинет и спальня позволяли держать Помпею подальше от владений Аврелии. Из бывшего таблиния доносился женский смех. Никто не вышел оттуда, чтобы встретить Цезаря.

– Кто там у нее? – спросил Цезарь, усаживаясь в кресло возле стола Аврелии.

Комната действительно была так мала, что более тучный человек, чем Цезарь, не смог бы втиснуться в то малое пространство, которое занимало кресло. Рука Аврелии была заметна в той экономности и рациональности, с которыми она организовала свое рабочее место. Полки для свитков и бумаг повешены так, чтобы не стукнуться о них головой, когда хозяйка комнаты поднимается с кресла. Многоярусные деревянные подносы установлены на краях стола, оставляя свободным место в середине. Кожаные корзины для книг задвинуты в дальние углы.

– Кто у нее? – повторил Цезарь, не услышав ответа.

Аврелия отложила перо. Нехотя подняла голову, пошевелила пальцами правой руки, вздохнула.

– Дурочки, – ответила она кратко.

– Об этом можно было и не говорить. Глупость притягивает себе подобных. Но кто конкретно?

– Обе Клодии и Фульвия.

– А-а! Энергичные и незанятые. У Помпеи есть интрижки с мужчинами, мама?

– Конечно нет. Я не разрешаю ей развлекать мужчин здесь, а когда она выходит из дому, я посылаю с ней Поликсену, мою личную служанку. Ее невозможно подкупить. Конечно, Помпея берет с собой и свою прислужницу-идиотку, но они обе вместе не стоят моей Поликсены, уверяю тебя!

У Цезаря усталый вид, подумала мать. Год председательства в суде по делам об убийствах оказался утомительным, ведь Цезарь разбирал дела очень быстро и тщательно. Другие председатели судов могли терять время попусту, устраивать длительные перерывы между слушаниями, но только не Цезарь. Естественно, Аврелия знала, что он задолжал много денег, знала точную сумму долга. Но годы научили ее быть осторожной, поскольку финансовые вопросы всегда создавали напряжение между ними. Хоть она и горела желанием спросить его о денежных делах, она прикусила язык и заставила себя умолчать об этом. Правда, Цезарь не позволял себе сокрушаться по поводу долга, который теперь быстро рос из-за того, что он не смог выплатить основную сумму. В глубине души он искренне верил, что непременно найдет денег. Но Аврелия прекрасно знала, что деньги могут серой тенью омрачить жизнь самого жизнерадостного оптимиста. И она не сомневалась: именно такая серая тень легла сейчас на Цезаря.