Женщины Цезаря

– Ты не можешь этого сделать. Ты – сенатор.

– Могу, даже если я сенатор. Если меня выкинут из сената за то, что я занял денег у ростовщика, Красс, со мной придется уйти еще пятидесяти сенаторам. – Глаза Цезаря блеснули. – А ты можешь кое-что сделать для меня.

– Что?

– Сведи меня с каким-нибудь неболтливым торговцем жемчугом, который захотел бы купить самые красивые жемчужины, какие он когда-либо видел. Впоследствии он перепродаст их за сумму много большую, чем заплатит мне.

– Ого! Что-то я не помню, чтобы ты декларировал жемчуг, когда регистрировал свои пиратские трофеи!

– Я его не декларировал. Точно так же, как ничего не сказал о тех пятистах талантах, которые взял себе. Моя судьба – в твоих руках, Марк. Ты можешь подать на меня в суд, и со мной покончено.

– Я не сделаю этого, Цезарь, если ты перестанешь меня штрафовать, – хитро ответил Красс.

– В таком случае тебе лучше сейчас же пойти к городскому претору и назвать мое имя, – смеясь, молвил Цезарь, – потому что так ты меня не купишь!

– Это все, что ты взял себе, – пятьсот талантов и горсть жемчужин?

– Это все.

– Я не понимаю тебя.

– Ничего страшного, меня никто не понимает, – сказал Цезарь, собираясь уходить. – Но поищи все-таки для меня торговца жемчугом, будь умницей. Я бы сделал это сам, если бы знал, с чего начать. Можешь взять одну жемчужину в качестве комиссионных.

– Да не нужны мне твои жемчужины! – презрительно фыркнул Красс.

Цезарь оставил себе одну жемчужину, огромную, размером с клубничину и такого же цвета. Почему он это сделал, он не знал. Наверное, потому, что она стоила вдвое дороже тех пятисот талантов, которые он получил за все остальные. Просто какой-то инстинкт нашептал ему поступить так – и это произошло после того, как жаждавший приобрести жемчужину покупатель видел ее.

– Я бы дал за нее шесть или семь миллионов сестерциев, – сказал этот человек с легкой завистью.

– Нет, – отозвался Цезарь, подбрасывая жемчужину на ладони, – думаю, я сохраню ее. Фортуна подсказывает мне, что я должен оставить ее себе.

Легко относящийся к деньгам, Цезарь тем не менее умел их считать. И когда к концу февраля он их пересчитал, сердце его упало. В сундуке эдила собралось всего пятьсот талантов. Бибул дал понять, что внесет сто талантов на их первые игры, ludi Megalenses, празднество в честь матери богов Кибелы в апреле, и двести талантов на большие игры, ludi Romani, которые состоятся в сентябре. Цезарь вынужден был выложить тысячу талантов личных средств – это все, что у него было, кроме его бесценной земли, с которой он не мог расстаться. Благодаря этой земле он сохранял место в сенате.

Согласно подсчетам Цезаря, ludi Megalenses обойдутся в семьсот талантов, а ludi Romani – в тысячу семьсот. Тысяча семьсот талантов – почти все, что у него было. Дело в том, что Цезарь намеревался устроить больше двух игр. Каждый курульный эдил должен организовывать игры, и чем грандиознее окажутся эти игры, тем больше почета заслужит эдил. Цезарь хотел еще провести на Форуме погребальные игры в честь своего отца. Он полагал, что они обойдутся ему в пятьсот талантов. Придется занять денег, затем обидеть всех, кто голосовал за него, продолжая штрафовать нарушителей для пополнения фонда. Неразумно! Марк Красс вытерпел все это только потому, что, несмотря на скупость и глубокое убеждение в том, что человек обязан помогать своим друзьям даже за счет государства, он действительно любил Цезаря.

– Ты можешь взять у меня все сбережения, Павлин, – сказал Луций Декумий, присутствовавший при подсчете.

Усталый и немного обескураженный, Цезарь тепло улыбнулся этому странному старику, который составлял важную часть его жизни.

– Что ты, отец! На то, что у тебя есть, не нанять и пару гладиаторов.

– У меня почти двести талантов.

Цезарь присвистнул:

– Я понял, что выбрал не ту профессию! И это ты сумел скопить за все годы, что обеспечивал покой и защиту жителей между Священной дорогой и спуском Фабрициев?

– Вроде того, – смиренно ответил Луций Декумий.

– Придержи их, отец. Не давай мне.

– Но где же ты собираешься достать остальные деньги?

– Я займу их в счет того, что заработаю пропретором в хорошей провинции. Я уже написал Бальбу в Гадес, и тот согласился дать мне рекомендательные письма нужным людям здесь, в Риме.

– А ты не можешь занять у него?

– Нет. Он – друг. Я не могу занимать у своих друзей, отец.

– Да, ты странный человек! – сказал Луций Декумий, качая седой головой. – Ведь для этого и существуют друзья.

– Только не в моем случае, отец. Если что-то произойдет и я не смогу вернуть долг, пусть лучше это будут незнакомые люди. Мне невыносима сама мысль о том, что мой идиотизм может стать причиной банкротства моих друзей.

– Если ты не сможешь вернуть деньги, Павлин, тогда я скажу, что с Римом покончено.

Цезарь вздохнул с некоторым облегчением.

– Согласен, отец. Я верну деньги, не тревожься. Тогда о чем же я сам-то беспокоюсь? – радостно продолжал он. – Я займу денег столько, сколько надо, чтобы стать величайшим эдилом в истории Рима!