Женщины в Иране, 1206–1335 гг.

Дочь Огул-Гаймыша, Ширин-хатун (Цирина Катен в приведенной ниже выдержке), упоминается в качестве хозяйки орды своей матери. В компании других религиозных деятелей Рубрук был приглашен

в жилище молодой фаворитки Цирины, которая находилась за большим домом, принадлежавшим ее матери. Когда появился крест, она распростерлась на земле и поклонилась ему с большой преданностью, так как была хорошо обучена в этом отношении, и положила его на видное место на шелковой ткани[344].

Очевидно, что это ссылка на исполнение религиозных ритуалов монгольскими женщинами, требующих не только обучения религиозным ценностям, но и непосредственного взаимодействия с религиозными лидерами, которые исполняли эти церемонии для женщин. В самом деле, в рассказах Рубрука есть примеры того, как он вместе с другими религиозными лидерами посещал некоторых ханских жен, чтобы предложить не просто духовное утешение, но, что более важно, провести ритуалы с целью исцеления и борьбы с магическими чарами [Dawson 1955: 165; Rockhill 1900: 190].

Невозможно обобщать, но в этой истории можно увидеть что-то об отношении женщин к религии в этот центральный период империи. Кутай-хатун, жена Мункэ, характеризуется как «язычница», что, скорее всего, означает, что она не была крещена и в глазах христианского священника являлась «шаманкой». Однако его вызывают в ее орду в сопровождении христианского монаха, потому что дама больна и не может встать с постели. Монах заставил ее встать с оттоманки и поклониться кресту, трижды преклонив колени и приложившись лбом к земле; он встал с крестом на западной стороне жилища, а она — на восточной. После этого они поменялись местами, и монах пошел с крестом на восточную сторону, а она — на западную; затем, хотя она была так слаба, что едва могла стоять на ногах, он велел ей снова встать на колени и трижды поклониться кресту на востоке по христианскому обычаю, что она и сделала. Он также научил ее осенять себя крестным знамением [Clark 1973: 186][345].

После этого визита состояние женщины ухудшилось, а шаманы не предложили никакого решения. Тогда Мункэ послал за монахом, который сопровождал Рубрука, и попросил его что-нибудь сделать, иначе ему придется отвечать своей жизнью. В отчаянии монах попросил Рубрука и его спутников помолиться за госпожу и приготовил снадобье из некоего корня, смешанного со святой водой, приготовленной самим Гильомом. После этого монах, Гильом и два несторианских священника отправились навестить женщину и провели ритуал, похожий на тот, что был проведен с Ширин, с крестом и чтением над ней Евангелия. Они заставили ее выпить святую воду и смесь корня, и «наконец почувствовав себя лучше, она приободрилась и приказала принести четыре яскота серебра» и раздать их этим религиозным людям [Rockhill 1900: 194–195]. Мункэ был впечатлен, он взял крест в руки и разрешил «нести крест высоко на пике»[346]. Примечательно, однако, что, несмотря на ее участие в этих ритуалах и периодические посещения христианскими священниками и монахами, нет никаких признаков того, что эта женщина приняла христианство. Рубрук обвиняет несторианских священников в том, что они не крестили ее, но похоже, что это было более синкретическое понимание религиозной практики, с языческими элементами, смешанными с теми несторианскими ритуалами, которые оказались «эффективными». Рубрук также обвинял несторианских священников в том, что они не осуждали «любую форму колдовства»; неудивительно, что ему особенно не понравился весь этот синкретизм, когда в комнате Кутай он увидел христианский серебряный потир вместе с «четырьмя мечами, наполовину вынутыми из ножен» вокруг кровати женщины и черный камень, висевший на стене[347]. Описание Гильома де Рубрука указывает на то, что Кутай не была приверженкой христианства, и предполагает, что хатун включила христианские ритуалы в набор церемоний, связанных с ее крайне синкретическим набором верований [Rawshan, Musavi 1994, I: 161–162; Thackston 1998: 87; Rawshan, Musavi 1994, II: 820; Boyle 1971: 197; Rachewiltz 2004: § 120]. Конечно, нельзя распространять эти обобщения на всех монгольских женщин и даже на других жен Мункэ-хана.