Скудная информация, которой мы располагаем об отношениях монголских женщин к шаманизму, указывает на двойственность этого феномена. С одной стороны, кажется, что некоторым женщинам разрешалось совершать религиозные ритуалы в качестве шаманов и они активно участвовали в обрядах этих верований. С другой стороны, это же участие в религиозных ритуалах, по-видимому, использовалось в политических целях по мере расширения империи, а обвинения в колдовстве и чародействе, как правило, использовались по политическим причинам, как описано в христианских и мусульманских источниках. Очевидно, мы можем изучить отношения между женщинами и шаманизмом в этот период лишь поверхностно, поскольку имеющиеся письменные материалы скудны и трудны для интерпретации. Однако по мере роста империи и включения других регионов в состав монгольских владений информация становится более разнообразной, а присутствие женщин в религиозной среде империи — более заметным.
Быстрая экспансия империи в первой половине XIII века способствовала контактам женщин с другими вероучениями Евразии. Некоторые из этих религий, такие как буддизм и несторианское христианство, были известны в Степи еще до завоеваний Чингисхана [Hunter 1989–1991:142–163; Khazanov 1994: 24; Dickens 2001].
Неудивительно поэтому, что большей частью ранняя женская религиозность была связана с этими двумя конфессиями. Тем не менее информация о взаимодействии женщин с такими «китайскими» религиями, как даосизм и буддизм, довольно ограничена. Мы располагаем, однако, сведениями об уже упомянутой встрече между Чингисханом и даосским монахом Чанчунем, состоявшейся в Афганистане в 1221 году после того, как монгольский хан временно оставил свой лагерь в Центральной Азии для продолжения военных кампаний против очагов сопротивления Империи Хорезмшахов. Этот прямой контакт и некоторые из ранних политических мер Монгольской империи по отношению к этой конкретной даосской секте (обычно называемой сектой Цюаньчжэнь) позволяют предположить определенную первоначальную благосклонность монголов к этому религиозному направлению. Однако нет никаких упоминаний о постоянном взаимодействии между этой сектой и какими-либо монгольскими женщинами [Waley 1931: 134][338]
. В этом рассказе только мимоходом упоминается о подарках, отправленных Чанчуню двумя принцессами, жившими в лагере Чингисхана в Афганистане. Однако они не были монголками, поскольку одна являлась дочерью тангутского правителя, а другая — принцессой бывшей династии Цзинь в Северном Китае [Там же: 71]. Похоже, что на этом этапе даосизм оставался для монголов «чуждой» религией и хатуны не обращали особого внимания на этого святого человека.Буддизм добился большего успеха, чем его даосский соперник, но ему пришлось подождать несколько лет, пока Хубилай-хан не получил титул Великого хана, а его жена Чабуй стала императрицей китайской династии Юань, чтобы оказать реальное влияние на принятие решений в империи [Rawshan, Musavi 1994, II: 865; Boyle 1971: 242]. Чабуй была «ревностной буддисткой и, в частности, ее привлекал тибетский буддизм» [Rossabi 1994:416; Buell 2010]; в «Юань ши» имеется ее краткая биография, но ничего не говорится о ее личной религиозности[339]
, то есть она активно навязывала эту ветвь буддизма своему мужу, в итоге склонив чашу весов в его пользу по отношению с конкурирующим с ним даосизмом [Bira 1999: 242], но хотя ее близость к тибетским ламам очевидна, до нас не дошло никаких упоминаний о ее участии в религиозных ритуалах или ее верованиях [Petech 1990:139–140]. Наш доступ к китайским источникам при написании этой работы был довольно ограничен, что может объяснить недостаток описания религиозности монгольских женщин в юаньском Китае, и, возможно, другие исследования смогут дополнить этот краткий обзор. Таким образом, для изучения личной религиозности монголок наше внимание сосредоточено на западной экспансии монгольской державы, по которой в нашем распоряжении имеется доступ к большему количеству источников.