Женщины в Иране, 1206–1335 гг.

Когда мы обращаемся к христианским источникам, информация о женщинах более обширна. Еще в 1940-х годах ученые отмечали, что среди монголов имелись женщины-христианки; Дуглас М. Данлоп заметил, что они принадлежали в основном к народу кераитов [Dunlop 1944:276–289]. Вероятно, из-за высокого положения, которое кераиты занимали в степном политическом балансе до военной экспансии монголов, многие из этих женщин были замужем за членами ханской семьи, причем джу-чиды и толуиды, соответственно, линии старшего и младшего сыновей Чингисхана, заключали больше браков с кераитскими женщинами (см. рис. 4.1). Например, Сорхахтани-беки, Докуз-хатун и Ибака-беки оставили свидетельства своего политического вмешательства в религиозную жизнь Монгольской империи [Budge 2003:435; Bedrosian 1986: 327][340]. Однако отношения между этими женщинами и христианством не ограничивались политикой; существовало и личное измерение [Budge 2003: 398][341].

При изучении христианских источников складывается впечатление, что их авторы испытывали острую потребность подчеркнуть приверженность хатунов своей христианской вере [Rawshan, Musavi 1994, II: 823; Boyle 1971: 200; Banakati 2000: 400]. Аналогичным образом мусульманские источники упоминают о принадлежности женщин к христианству, но по возможности выделяют их поддержку ислама [Polo 1903, I: 242]. В большинстве источников говорится о политически влиятельных христианских женщинах среди монголов, но упоминаются и отдельные случаи непосредственного общения женщин с христианскими священниками и участия их в ритуалах. Например, Марко Поло упоминает, что в шатре одной из жен Чингисхана несторианский священник провел ритуал гадания, который предсказал победу монгольского правителя над кераитским предводителем Онг-ханом. Явно пытаясь передать идею благосклонного отношения Чингисхана к христианству, венецианский путешественник упоминает, что с тех пор, как Чингисхан «нашел христиан, говорят правду, он всегда относился к ним с большим уважением и считал их людьми истины на все времена» [Там же: 243, прим. 2]. Эта история могла быть выдумкой, написанной Поло задним числом, но для нас важен тот факт, что эти священники, похоже, присутствовали в ордах ханских жен, к их услугам обращались, когда требовалось предсказать будуще. В одном из рассказов, приписываемых Георгию Бар-Эбрею, сообщается, что Чингисхану приснился сон, в котором ему явился религиозный человек и предложил сделать его успешным завоевателем. Чингисхан обратился к одной из своих жен-христианок, дочери Онг-хана, которая узнала в описании этого «епископа» человека, который посещал ее отца [Guzman 1974]. Этот несторианский священник идентифицируется как «Раббан» Винсентом из Бове, который добавляет, что священник состоял в орде этой дамы [Rawshan, Musavi 1994,1:196–197,303; Thackston 1998:104,148–149; Rawshan, Musavi 1994, II: 673–674; Boyle 1971: 65–66][342]. Данная история не встречается в других источниках, и, поскольку Чингисхан не был женат на дочери Онг-хана, мы вынуждены сомневаться в ее достоверности [Hayton: гл. 24; Lane 2006: 192]. Однако если автор этого источника пытался установить связь между Чингисханом и христианством в пропагандистских целях, он должен был сделать это, создав более правдоподобный контекст, чтобы его повествование было убедительным. Следовательно, даже если этого никогда не происходило, описанные в этой истории события служат примером близости между женами монгольских ханов и религиозными лидерами, которая зафиксирована в различных христианских свидетельствах.

Правление Мункэ-хана (1251–1259) также было интересным периодом в религиозной истории монголов с точки зрения христианства. Помимо дебатов между буддистами и даосами, экспедиций против исмаилитов и халифа в Багдаде, христианство проникло в его ставку. Только в одном источнике говорится о том, что Мункэ-хан принял христианство, и достоверность этого утверждения опровергается современными историками [Rawshan, Musavi 1994,1: 100; Thackston 1998: 55][343]. Однако, если оно не впечатлило самого хана, христианство, похоже, широко распространилось среди некоторых его жен. Одной из них была Огул-Гаймыш, дочь вождя народа ойратов во времена Чингисхана, которая сначала была замужем за Толуем, а затем перешла к Мункэ после смерти его отца [Dawson 1955: 154; Rockhill 1900: 172]. Хотя Огул-Гаймыш уже умерла, когда в 1254 году монах Гильом де Рубрук отправился к Великому хану Мункэ, священника все же отвели в ее жилище, потому что оно «принадлежало одной из его жен [Огул-Гаймыш], христианке, которую он сильно любил» [Dawson 1955: 166; Rockhill 1900: 190–191]. Интересно наблюдать за дипломатией, проявленной здесь монголами: представлялось уместным по протоколу (если таковой существовал) принимать христианского священника в шатре жены-христианки, даже если она была уже мертва.