Женские убеждения

– Я понимаю, но есть и другие женщины, которым пришлось пережить то же самое. Мы должны об этом говорить.

– «Мы»?

– Да. Женщины уже говорят. И я хочу им помочь. Желающих защищать гражданские права и выступать против войны хоть отбавляй. И это длится уже много лет. Мы должны так же активно выступить в защиту легальных абортов. Почему ты не хочешь в этом участвовать, чтобы другим не пришлось пережить то же, что и тебе? Я не понимаю.

– В этом и состоит разница между нами, – сказала Энни. – Мне слишком многое пришлось пережить, нет у меня теперь желания это осмыслять и обсуждать. Фейт, это случилось со мной, не с тобой. Случилось со мной, было совершенно ужасно, и я долго старалась выбросить из памяти ту ночь, когда истекала кровью, а меня обзывали мразью. Ты говоришь: нам нужна реформа абортов, ты хочешь в этом участвовать – молодец, но я больше не хочу говорить о той ночи, и я не шучу. Так что, если ты намерена и дальше быть моей соседкой и жить в одной квартире, установим это раз и навсегда.

Они прожили вместе еще несколько месяцев, хотя отношения их изменились. Они не обсуждали эту перемену, ели вместе, когда оказывались дома одновременно, – часто это был недолгий ужин перед телевизором – однако в разговорах их появились новые границы. Фейт занималась почти исключительно политикой, а Энни, которая начала встречаться со студентом-юристом, читала, не афишируя этого, все его учебники: поначалу чтобы было о чем поговорить, потом потому что ей и самой стало интересно. Выяснилось, что у нее врожденная способность к прочтению и толкованию юридических документов.

Энни вышла замуж за этого студента, он получил работу преподавателя в Пурдью. «Уезжаем на Средний Запад, представляешь?» – сказала Энни. Поначалу они изредка обменивались открытками, потом – молчание, и Фейт очень долго ничего про Энни не слышала. Фейт продолжала ходить на антивоенные демонстрации, но все больше погружалась в вопрос о реформе системы абортов, посещала небольшие собрания, где были только женщины и каждой давали высказаться, но не всем одновременно. Фейт вместе с другими неслась на крыльях нежного, но сильного ветра и все время пыталась понять: это происходит только в ее восприятии или на самом деле. В любом случае, она стремительно двигалась вперед.

В первые месяцы существования «Блумера», когда они более или менее собрали рекламу в несколько небольших и скромных номеров, а в прессе начали довольно активно про них писать, Фейт с еще двумя сотрудницами отправилась искать рекламодателей в следующие номера.

– Если не найдем еще желающих дать рекламу, потонем – и глазом моргнуть не успеем, – предупредила Ширли. – Мы пока игроки слабенькие. Нужно прорываться наверх.

Однажды утром – шло лето 1973 года – по ходу деловой встречи в «Набиско» Фейт, Ширли Пеппер и Эвелин Пэнгборн сидели в переговорной с тремя мужчинами, убеждали их разместить у них рекламу, вели обычную игру. Процесс шел, как всегда, не особенно бодро, потому что непросто было объяснить крупной корпорации, зачем им размещать рекламу во второсортном журнальчике для женщин, отстаивающих свои права, тем более что журнальчик, скорее всего, скоро закроется и превратится в забавную сноску к историческому описанию этой бурной эпохи.

Представители «Набиско» сказали, что «осмыслят» и «подумают». Потом один из них встал и произнес:

– Дамы, благодарю вас, мы рассмотрим ваше предложение и примем решение.

Они вели себя вежливее некоторых – строго говоря, вежливее очень многих.

Когда они выходили из переговорной, один из мужчин взглянул на Фейт и произнес:

– Погодите. А я вас знаю.

– Простите?

Он отвел ее в сторону, она взглянула на него: по ходу разговора он сидел в уголке, удобно устроившись на стуле, – бизнесмен немного за тридцать, худощавый, опрятный, с бачками, темноволосый, внешне привлекательный. Что-то в нем показалось ей смутно знакомым, но она так и не поняла, кто это.

– Мы ведь с вами встречались, довольно давно, – сказал он негромко. – В Лас-Вегасе? В «Сване»?

Она изумленно уставилась на него, а потом вспомнила. Тот мужчина, который как-то вечером пришел в казино со спутницей, который флиртовал с Фейт, сказал ей, что торгует этими… печеньями и крекерами, он так сказал.

– Как так может быть, что вы меня вспомнили? – удивилась Фейт. – Ведь прошло сколько – семь-восемь лет? С ума сойти, вы помните.

– У меня цепкая память. Вы меня предупредили, что в выигрыше всегда остается заведение. И, видимо, спасли меня от разорения, так что спасибо.

– Не за что. Но я ведь выгляжу теперь совсем иначе. Без формы. И… прическа другая.

– Да, тогда, кажется, волосы у вас стояли вертикально. А я изменился, как вам кажется?

Она окинула его долгим взглядом, получая от этого удовольствие. Он выглядел более стильным, чем его коллеги – не такой типичный сотрудник корпорации – а еще моложе и худощавее. Темные волосы, разумеется, были длиннее, чем в 1965 году. На нем был хороший костюм элегантного покроя, она обратила внимание на отсутствие обручального кольца. Запах от него исходил занятный, немного едкий.