Женский портрет

Изабелла пристально внимала этой зарисовке: она и правда показалась невероятно интересной. Она словно бы показывала, сколь далеко способен зайти муж в своем стремлении быть успешным – даже воплотить свои теории и замыслы за счет нежной фигуры дочери. Его замысел был непонятен, да, Изабелла не могла полностью раскрыть его, однако же понимала его куда лучше, чем полагал или хотел супруг, потому как была убеждена в том, что вся эта затея – хитрая мистификация, предназначенная для нее и призванная воздействовать на воображение. Осмонд затеял нечто внезапное и сумасбродное, неожиданное и изощренное, дабы подчеркнуть разницу между своими симпатиями и симпатиями Изабеллы и показать, что раз уж дочь для него – драгоценное произведение искусства, то последние штрихи он станет наносить с великим тщанием и осторожностью. Ежели он хотел быть успешным, то это ему удалось: сей случай поразил сердце Изабеллы холодом. Пэнси знала обитель с детства и обрела там счастливый дом; она любила добрых сестер, которые очень любили ее, и в участи девочки, казалось, нет ничего тяжелого. Однако бедняжка все равно боялась; впечатление, которое хотел ее отец произвести, в конце концов окажется довольно острым. Старая протестантская традиция так и не стерлась из воображения Изабеллы, и пока ее мысли цеплялись за этот поразительный пример супружнего гения – она сидела и, так же как и он, разглядывая цветы, – бедная малышка Пэнси превращалась для нее в героиню трагедии. Осмонд давал понять, что не погнушается ничем, а его жене было тяжело даже изображать аппетит. И когда раздался высокий, натянутый голос золовки, она испытала некоторое облегчение. Очевидно, графиня тоже обдумывала произошедшее, но вывод ее отличался от того, который сделала Изабелла.

– Какой абсурд, мой дорогой Осмонд, – сказала графиня, – выдумать такую уйму причин, лишь бы изгнать бедняжку Пэнси. Сказали бы сразу, что хотите убрать ее от меня. Заметили ведь, как хорошо я думаю о мистере Розье? Ведь это правда; как по мне, он simpaticissimo [67]. Заставил меня поверить в искреннюю любовь, а прежде я в нее не верила! Само собой, вы решили, что с такими убеждениями я – ужасная компания для Пэнси.

Осмонд отпил вина из бокала; вид у него был безмятежно благодушный.

– Дорогая Эми, – ответил он с галантной улыбкой, – мне о ваших убеждениях неизвестно, но ежели бы я заподозрил, что они идут вразрез с моими, то было бы куда проще изгнать отсюда вас.

Глава LI

Графиню не изгнали, однако она прочувствовала всю хлипкость гостеприимства братца. Спустя неделю после того случая Изабелла получила телеграмму из Англии, отправленную из Гарденкорта и несущую печать авторства миссис Тушетт. «Ральф долго не протянет, – говорилось в ней, – и просит, если тебя не затруднит, с ним повидаться. Передает, чтобы ты приезжала, только если нет иных обязанностей. Раньше ты много говорила о долге и гадала, в чем состоит твой; было бы любопытно узнать, удалось ли тебе это выяснить. Ральф правда умирает, а иной компании у него нет». К новости Изабелла оказалась готова; она получала подробнейшие отчеты от Генриетты Стэкпол о путешествии в Англию с ее признательным пациентом. По прибытии на Альбион Ральф был скорее мертв, чем жив, однако мисс Стэкпол довезла его и в Гарденкорт, где он лег в постель, с которой, как писала подруга Изабеллы, очевидно больше уже не поднимется. Генриетта прибавила, что в дороге, по правде, пришлось возиться не с одним, но сразу с двумя пациентами: мистер Гудвуд, толку от которого не было никакого, оказался, хоть и по-своему, но столь же немощен, как и мистер Тушетт. Она с облегчением препоручила их заботам миссис Тушетт, которая в аккурат вернулась из Америки и с порога дала понять, что никаких интервью в Гарденкорте не потерпит. Вскоре после того, как Ральф приехал в Рим, Изабелла писала тетке, извещая ее о тяжести его состояния и моля без отлагательств вернуться в Европу. Миссис Тушетт ответила, приняв увещевание, и в следующий раз Изабелла получила от нее известия уже в той самой, процитированной мною телеграмме.

Некоторое время Изабелла стояла, не отрывая глаз от строчек, затем, пряча телеграмму в карман, направилась прямо к двери в кабинет супруга. У порога снова встала и, выждав некоторое время, вошла. Осмонд сидел за столом у окна, разложив перед собой том фолио, подпертый сзади штабелем книг поменьше. Том был открыт на странице с небольшими цветными иллюстрациями: с одной из них Осмонд копировал изображение античной монеты. Перед ним лежал футляр с акварельными красками и тонкие кисточки; он уже закончил при помощи полупрозрачной акварели переносить на лист бумаги чеканный диск. Он сидел спиной к двери, однако, даже не оборачиваясь, понял, что вошла жена.

– Простите, что потревожила, – сказала Изабелла.

– Когда я вхожу к вам, я всегда стучусь, – ответил Осмонд, возвращаясь к занятию.

– Я и забыла, у меня на уме совсем другое. Мой кузен умирает.