Женский портрет

– Говорите, у меня нет оснований для противления? Они у меня самые твердые. Мне до самой глубины души не нравится ваш план. Он бесчестен, бестактен, недостоин. Ваш кузен для меня совершенно никто и ничто, и я совершенно не обязан идти на уступки ради него. Я и так уже проявлял самую свою добрую волю. Из-за вашего общения с ним, пока он был здесь, я словно сидел на иголках. Однако смирился, потому что с недели на неделю ждал, что он уедет. Ваш Ральф никогда не нравился мне, а я не нравился ему. Вот отчего он люб вам – из-за ненависти ко мне, – произнес Осмонд, и в его голосе проскользнула едва заметная дрожь. – У меня есть эталонное представление о том, что моя жена должна делать и чего делать не должна. Так вот, не должна она в одиночку разъезжать по Европе вопреки моему глубочайшему пожеланию, и сидеть у смертного одра другого мужчины. Кузен – ничто для вас. Он ничто для нас. Вы улыбаетесь особо выразительно, стоит мне заговорить про НАС, но заверяю, миссис Осмонд, для меня ничего, кроме НАС, не существует. Наш брак для меня это все, а вы, похоже, придумали, как не воспринимать его всерьез. Между тем мы не в разводе, не живем раздельно. Как по мне, нас связывают нерушимые узы. Вы мне ближе любого другого человеческого существа, а у вас нет никого ближе меня. Близость эта, может быть, и неприятна, но создали мы ее, как бы там ни было, сами, вместе. Знаю, вы не любите, когда о том напоминают, однако искренне полагаю, что… что… – На некоторое время он замолчал, приняв такой вид, будто собрался сказать нечто очень и очень мудрое, глубокое. – Мы должны с честью принимать последствия своих действий, и честь в любом вопросе я ценю больше всего в жизни!

Говорил он мрачно и в то же время спокойно; сарказм до капли покинул его голос. Теперь в нем слышалось нечто такое, важное, что погасило вспыхнувшие было эмоции жены: решимость, с которой она входила в кабинет, угодила в невидимые тонкие тенета. Последние слова Осмонда звучали не как приказ, в них содержалась этакая мольба. И хоть Изабелла чувствовала, что всякое почтение в его устах – лишь рафинированный эгоизм, не более, мольба эта отражала нечто необыкновенное и совершенное, как крестное знамение или флаг ее родной страны. Осмонд говорил, взывая к чему-то заветному и ценному – обычаю величественной формы. В своих чувствах муж и жена были так непохожи, как только могут различаться два лишившихся иллюзий любовника, однако в действиях они еще ни разу не расходились. В одном Изабелла не изменилась: страсть к справедливости по-прежнему жила в ней. И вот, в самой гуще ненависти к мужниной богохульной софистике страсть эта забилась в такт мелодии, которая некоторое время звучала гимном его триумфа; Изабелле пришло в голову, что в своем стремлении сохранить видимость благополучия Осмонд все же был искренен, и это, ежели на то пошло, делало ему честь. Еще десять минут назад она предвкушала радость безответственного поступка – радость, которой так долго была чужда, – но вот сменила натиск на медленное отступление, вызванное тлетворным прикосновением Осмонда. Впрочем, если она и откажется от замысла, то даст понять супругу, что стала жертвой, а не сглупила.

– Вы мастер насмешки, – сказала Изабелла. – Как можете говорить о нерушимых узах, как можете говорить о том, что вы довольны? Где же тут союз, когда вы обвиняете меня в неискренности? Где же ваше удовлетворение, когда в сердце у вас одна лишь мерзкая подозрительность?

– Они в том, что мы достойно существуем вместе, несмотря на такие вот недостатки.

– Мы не живем достойно! – вскричала Изабелла.

– Все правда так, коли поедете в Англию.

– Это капля в море, ничто. Я способна и на большее.

Осмонд вскинул брови и даже слегка пожал плечами: он достаточно прожил в Италии и приноровился копировать этот жест местных.

– Ах, ежели вы пришли мне угрожать, я лучше вернусь к рисунку. – С этим словами он снова сел за стол, взял с него лист бумаги, на котором работал, и принялся изучать его.

– Полагаю, ежели я сейчас уйду, то моего возвращения вы уже не ждете? – предположила Изабелла.

Осмонд резко обернулся, и она поняла, что, по крайней мере, это движение вышло спонтанным. Супруг некоторое время смотрел на нее, потом спросил:

– Вы из ума выжили?

– Что это еще такое, как не разрыв? – продолжала Изабелла. – В особенности, ежели вы говорите правду.

Она и правда не могла уразуметь, что это такое, если не разрыв, но знать желала искренне.

Осмонд присел.

– Ежели предположить, что сие – вызов, то оспаривать его не берусь, – сказал он, вновь беря в руку одну из тонких кисточек.