Женский портрет

Изабелла видела все это, словно отражение в большом и чистом зеркале. Казалось бы, великий для нее момент, момент триумфа: мадам Мерль растеряла смелость перед лицом разоблачения – сие могло бы заменить возмездие и означало, что день прожит не зря. Миг Изабелла, стоя к ней вполоборота, как бы глядя в окно, упивалась этим знанием. За окном же раскинулся монастырский сад, но видела она не его, не цвет растений и не ясный день. А видел она – в жестоком свете откровения, преподнесенного в ненадежном сосуде, отчего оно лишь обретало дополнительную цену, – сухую и ослепительную правду. Правду того, что она послужила инструментом навроде столярного, – лишенного чувств, но такого удобного куска железа с резною рукоятью, – который затем, выполнив работу, повесили на стену. Душу затопила горечь; Изабелла ощущала на губах вкус бесчестья. Мгновение она готова была обернуться и высказать нечто такое, что рассекло бы воздух плетью. Однако она закрыла глаза, и жуткое видение прошло. Осталась только умнейшая в мире женщина, стоявшая чуть в стороне, растерянная, как если бы была глупейшей. И мстить ей можно было лишь одним молчанием; к такому мадам Мерль была непривычна. Недолгая, тишина, наверное, казалась этой даме вечностью, и наконец она присела, да еще так, что выдала свое смятение. Изабелла медленно обратила на нее взгляд: бледная, мадам Мерль взирала на нее в ответ, но что бы ни видела в лице бывшей компаньонки, она этого более не опасалась. Изабелла не стала бы бросать ей обвинения, упреки; возможно, потому, что защититься у мадам Мерль не вышло бы.

– Я пришла попрощаться с Пэнси, – сказала наконец наша молодая женщина. – Сегодня вечером я отбываю в Англию.

– Вечером! В Англию! – повторила мадам Мерль, не вставая и глядя на нее снизу вверх.

– Я направляюсь в Гарденкорт. Ральф Тушетт умирает.

– Ах, какая утрата. – Мадам Мерль оправилась, видя возможность выказать сочувствие. – Едете одна?

– Да, без мужа.

Мадам Мерль издала невнятный возглас, как бы соглашаясь с тем, что все это очень печально.

– Я никогда не нравилась мистеру Тушетту, но мне жаль, что он умирает. Вы увидитесь с его маменькой?

– Да, она вернулась из Америки.

– Она была очень добра ко мне, но потом переменилась. Прочие тоже, – сказала мадам Мерль, выдержав благородную, напыщенную паузу, затем прибавила: – Вы вновь увидите старый добрый Гарденкорт!

– Мне будет не до радости, – срезала Изабелла.

– Само собой, ведь у вас траур. Но в целом, из всех домов, что я знаю, а знаю я их много, жить в этом мне хотелось бы больше всего. Отправить его обитателям послание не осмеливаюсь, – прибавила мадам Мерль, – но прошу вас передать привет.

Изабелла отвернулась.

– Лучше мне пойти к Пэнси. Времени мало.

И пока она озиралась в поисках выхода, дверь открылась. Вошла одна из дам этого дома; скромно улыбаясь, она потирала укрытые длинными свободными рукавами пухлые белые руки. Изабелла узнала мадам Катрин, с которой уже была знакома, и попросила дозволения немедленно увидеться с мисс Осмонд. Вид у мадам Катрин сделался вдвое строже, однако она ответила с очень теплой улыбкой:

– Ей пойдет на пользу повидаться с вами. Я сама вас к ней провожу. – Затем она обратила благодушный и настороженный взгляд на мадам Мерль.

– Позволите ненадолго задержаться? – спросила эта дама. – Мне здесь хорошо.

– Вы всегда можете остаться, если хотите! – Сказав сие, добрая сестра понимающе рассмеялась.

Она вывела Изабеллу из комнаты, проводила несколькими коридорами и вверх по длинной лестнице. Крепкие голые стены дышали светом и чистотой – как и в любом ином узилище, отметила про себя Изабелла. Мадам Катрин осторожно приоткрыла дверь в комнату Пэнси и впустила гостью; затем встала в стороне, сцепив ладони, тогда как другие две особы обнялись.

– Она рада вас видеть, – повторила матушка, – это пойдет ей на пользу. – Она аккуратно подвинула Изабелле лучшее кресло. Сама присаживаться не тропилась; казалось, она готова удалиться. – Как вам дорогое дитя? – спросила она у Изабеллы, задержавшись еще ненадолго.

– Что-то она бледная, – ответила Изабелла.

– Это от радости. Она очень счастлива вас видеть. Elle eclaire la maison [72], – произнесла добрая сестра.

Как и сказала мадам Мерль, на Пэнси было черное платьице; возможно, из-за него она и выглядела бледной.

– Со мной хорошо обращаются, все предусмотрели! – воскликнула девочка со всем своим привычным стремленьем угодить.

– Мы постоянно о вас думаем, вы наша любимая подопечная, – заметила мадам Катрин тоном человека, для которого добросердечие вошло в привычку и чье понимание долга состояло в оказании любой заботы. Ее слова, однако, легли на сердце Изабеллы свинцовым грузом; они как будто символизировали отказ от личности, главенство церкви.

Когда мадам Катрин оставила их наедине, Пэнси опустилась перед мачехой, положив голову ей на колени. Так она и простояла некоторое время, пока Изабелла нежно гладила ее по голове. Затем поднялась, отводя взгляд и озираясь по сторонам.

– Не находите, что обустройство хорошее? У меня тут все то же, что и дома.