Женский портрет

Когда Изабелла сошла из вагона парижского почтового на перрон Чаринг-Кросс – прямиком на руки, верней в объятия не кого-нибудь, а Генриетты Стэкпол, – ее охватило даже не удивление, но чувство, что при иных обстоятельствах походило бы на радость. Изабелла телеграфировала подруге из Турина и, хоть не знала наверняка, встретит ли ее Генриетта, чувствовала, что какое-нибудь полезное действие телеграмма да возымеет. Всю дорогу, от самого Рима в голове у Изабеллы стоял туман, мешавший здраво размышлять о будущем. И странствие свое Изабелла проделала, едва ли что-то видя, почти не замечая одетых пышной зеленью весенних пейзажей за окном вагона. Мысленно она перемещалась в иных землях, иными путями, тропами – сумрачными, странными, нехожеными, – где не сменяли друг друга времена года, но царила одна лишь безотрадная зима. Ей было о чем подумать, однако в голове ее теснились не размышленья и не цель. Только сменяли друг друга бессвязные картины, внезапные проблески воспоминаний, чаяний. Прошлое и будущее показывались по собственной воле, дразня обрывочными образами – те приходили и сбегали, послушные некой кошмарной логике. Невероятно, какие вещи она помнила! Теперь, когда она узнала тайну, выяснила нечто, что так ее увлекло и затмением погрузило в тень, жизнь стала казаться похожей на попытку сыграть в вист при слабых картах. Истина сложила все события и совпадения в стройное, громадное и повергающее в ужас архитектурное строение. Разглядывая тысячу его деталей, Изабелла вздрагивала и пугалась до смерти. То, что когда-то мнилось мелочью, ныне отягощало свинцовыми гирями. И все же… то были мелочи, так какой смысл осознавать их? Все выглядело бесполезным. Всякая цель, намеренье утратили важность, как и любое желание, за исключеньем одного – скорей добраться до гостеприимного прибежища. Гарденкорт стал для Изабеллы отправной точкой, и сумрачные его комнаты теперь послужат хотя бы временным пристанищем. В путь она отправлялась в полной силе, а возвращалась слабой. И если прежде поместье было для нее местом отдохновения, то ныне станет укрытием. Изабелла завидовала Ральфу, ибо смерть – идеальный отдых: порвать со всем, все бросить и больше ничего не знать… как заманчиво! Точно прохладная вода в термах знойным днем.

В пути из Рима Изабелла несколько раз и правда становилась все равно как мертвая – когда сидела, забившись в угол, неподвижная, безвольная, понимая лишь, что куда-то едет. Лишенная надежд и сожалений, она сама себе напоминала фигурку на крышке этрусского супружеского саркофага [74]. Жалеть стало больше не о чем – все завершилось. Позади остались эскапада и даже покаяние. Покоя не давал лишь фортель мадам Мерль, вышедший столь… неописуемым. Разум подводил, не позволяя дать ему точное определение. Как бы там ни было, пусть качества, проявленные мадам Мерль, обернутся против нее же, и, несомненно, она еще предастся сожалениям в Америке, куда, по собственным словам, засобиралась. Вот только Изабелла о ней уже почти забыла. Мнилось даже, что с мадам Мерль они уже не встретятся, и впечатление это уносило Изабеллу в будущее, являвшее себя мельком, по чуть-чуть: и через много-много лет Изабелла видела себя в положении женщины, которая сама определяет свою жизнь, пусть эти намеки и противоречили нынешнему состоянию дел. Как соблазнительно было бы убраться далеко, как можно дальше от тоскливой Англии, однако, видимо, в этой радости Изабелле было отказано. В глубине души ее – глубже любой жажды отрешенья, – лежало чувство, будто еще многие годы предстоит выправлять свою жизнь. Временами сия убежденность воодушевляла, придавая сил, доказывая, что однажды Изабелла и правда снова заживет. Впрочем, все могло сложиться и так, что в этой самой жизни ее не ждало ничего, кроме страданий. В конце концов, она еще была молода, и произойти могло всякое.

Сперва Изабелла подумала, что больно уж она хороша и ценна для жизни, состоящей сплошь из страданий, для новых, еще более глубоких ран, но потом решила: мысли сии чересчур глупы, тщеславны. Она ценна? Какую это дает гарантию? Разве мало в анналах истории примеров загубленных ценностей? Прекрасное, напротив, страдает даже чаще. Тогда, возможно, не так уж она и прекрасна? В мыслях мелькнула тень долгого будущего: никуда Изабелла от жизни не сбежит, протянет до самого конца, – и нынешнее время окутало ее; вновь опустился серый саван безразличия.