Женский портрет

Откуда он узнал, было неясно, поскольку никто о том не сообщил из страха перевозбудить его чувства. Изабелла вошла и присела подле его ложа в приглушенном свете; в комнате лишь в одном углу горела свеча под плафоном. Изабелла отпустила сиделку, сказав, что остаток вечера сама присмотрит за кузеном. Он же, открыв глаза, сразу признал кузину. Бессильно вытянул руку в ее сторону, но вот говорить оказался уже не в состоянии; снова закрыл глаза и продолжил лежать совершенно неподвижно, лишь держа Изабеллу за руку. Она пробыла с ним долго – пока не вернулась сиделка, хоть и тогда Ральф не подал признаков сознания. Вполне могло статься, что он просто выпал из него, ведь на челе его явственно проступала печать смерти. Уже в Риме он был плох, однако сейчас дело стало совсем худо, и измениться его положение могло лишь в одну сторону.

Впрочем, на лице его читалась необыкновенная умиротворенность: неподвижностью черт оно напоминало крышку ящика. Ральф превратился чуть ли не в скелет. Стоило же ему открыть глаза, и Изабелла словно заглянула в бездну. Сиделка вернулась лишь к полуночи, однако часы, проведенные рядом с Ральфом, не показались Изабелле долгими, ведь именно за этим она и приехала.

Ежели она рассчитывала на долгое бдение, то не обманулась, ибо три дня Ральф провел в этаком благодарном молчании. Несколько раз ей мнилось, будто бы он хочет говорить, но голос отказывал ему. Тогда он закрывал глаза, словно в предвкушении чего-то – чего-то, что придет наверняка. Молчание Ральф хранил полное, и ей порой казалось, что ожидание его завершилось. Притом ее не покидало чувство, что кузен покамест не покинул ее. Временами она его оставляла и в какие-то часы бродила по пустому дому, прислушиваясь к голосу, что не принадлежал бедняге Ральфу. Ее постоянно терзал страх: она ждала, что муж напишет ей. Однако ни слова не пришло и от Осмонда. Изабелла лишь получила письмо из Флоренции от графини Джемини.

Вечером третьего дня, однако же, Ральф заговорил.

– Сегодня мне получше, – пробормотал он внезапно в тоскливой тишине ее бдения. – Кажется, я могу поговорить. – Изабелла опустилась на колени у его подушки, взяла за тощую руку и попросила не утруждаться, не изматывать себя. Ральф поневоле сохранял серьезную мину: ему не удавалась игра мускулов, дабы изобразить улыбку, – но все еще не растерял способности изобличать нелепости. – Устал я или не устал, впереди целая вечность для отдыха. Не грех и поднатужиться, коль скоро это самый распоследний раз. Вроде бы ближе к концу люди начинают ощущать себя получше? Я часто слышал о таком и ждал сего. С тех самых пор, как вы приехали, только и думал, когда сей час придет. Раза два или три силился заговорить, из страха, что вам приестся сидеть тут. – Ральф говорил медленно, с болезненными перерывами, надолго беря паузы; его голос словно бы доносился издалека. Замолчав же, кузен просто глядел на Изабеллу большими, немигающими глазами. – Как хорошо, что вы приехали, – продолжил он. – Я ждал этого, презрев сомнения.

– Я сама сомневалась, что приеду, – сказала Изабелла.

– Вы точно ангел у моей кровати. А знаете, что поговаривают об ангеле смерти? Он, мол, прекраснейший из всего сонма. Вы именно такая, вы словно ждали меня.

– Я не смерти вашей ждала, а… этого. Это не смерть, дорогой Ральф.

– Не для вас, нет. Ничто не делает нас живее, чем лицезрение чужой смерти. Это и есть ощущение жизни – чувство, что мы остаемся. Оно есть даже у меня. Впрочем, теперь от меня нет иного прока, разве что передать это чувство другим. Со мной все кончено. – Тут он замолчал. Изабелла подалась ближе, положив голову на сцепленные поверх его ладони руки. Теперь она его не видела, однако его глухой голос раздавался над самым ее ухом: – Изабелла, – внезапно заговорил он снова. – Жаль, что кончилось все не для вас. – Она ничего не ответила; разразилась всхлипами и осталась сидеть так, зарывшись лицом в их руки. Ральф лежал молча, вслушиваясь в ее плач; наконец он протяжно застонал. – Ах, что вы со мной сотворили!

– Что ВЫ сотворили со мной! – вскричала Изабелла в крайнем возбуждении, которое, впрочем, сглаживалось ее позой. Она растеряла всякий стыд, всякое желание прятать что-либо. Пусть Ральф знает; для душевной боли он уже недосягаем, а признание сблизит их окончательно. – Однажды вы кое-что сделали, сами знаете. О, Ральф, вы были всем! Что я для вас сделала, что могу сделать сегодня? Я бы умерла, лишь бы вы жили. Но я не хочу, чтобы вы жили; лучше сама умру, лишь бы вас не терять. – Голос ее тоже надломился, полный слез и горя.

– Вы не потеряете меня. Сохраните меня в сердце, и я буду ближе, чем когда-либо. Дорогая Изабелла, жизнь лучше, ибо в жизни есть любовь. Смерть хороша, но в ней любви нет.