Жены и дочери

– Да! – ответил он. – Именно это я и говорю. Никогда не скажешь заранее, каким безмерным злом может обернуться даже малейшее небрежение девической благопристойностью. И еще я говорю, что из-за этой твоей тайной помолвки, Синтия, Молли пришлось вынести очень многое, – допускаю, что в деле есть некие смягчающие обстоятельства, но тебе и так придется припомнить их все до последнего, чтобы оправдать свое поведение в глазах Роджера Хэмли, когда он вернется домой. Я прошу тебя сказать мне всю правду именно ради того, чтобы до его возвращения, до того момента, когда он получит официальное право выступать в роли твоего защитника, эту обязанность мог взять на себя я. – Никакого ответа. – Да, объясниться было бы не худо, – продолжал он. – Получается, что ты была одновременно помолвлена сразу с двумя! – Опять никакого ответа. – Кстати, городские сплетницы еще не проведали о том, что Роджер Хэмли – твой признанный возлюбленный; пока же в центре скандала оказалась Молли, а должна была оказаться ты, Синтия, ибо именно твоя тайная помолвка с мистером Престоном и была причиной всех этих встреч втихомолку, без ведома друзей!

– Папа, – вступилась Молли, – если бы ты знал всю правду, ты бы не стал так говорить с Синтией. Если бы она только рассказала тебе все, что рассказала мне!

– Я готов выслушать все, что она захочет сказать.

Синтия, однако, проговорила:

– Нет! Вы судите меня, не узнав всех обстоятельств; вы говорите со мной так, как говорить не имеете права. Я отказываюсь посвящать вас в свои тайны и принимать вашу помощь. Люди всегда были ко мне очень жестоки… – Тут голос ее дрогнул. – Я думала, вы отнесетесь ко мне иначе. Ничего, я это стерплю. – И с этими словами она вырвалась – ибо Молли попыталась остановить ее силой – и стремительно выбежала из комнаты.

– Ах, папа, – воскликнула Молли, рыдая, прижимаясь к отцу, – позволь рассказать тебе все!

И тут она внезапно поняла, как неловко будет рассказывать некоторые подробности в присутствии миссис Гибсон, и умолкла.

– Мне кажется, мистер Гибсон, вы очень жестоки с моей бедной сироткой, – проговорила миссис Гибсон, отводя от лица носовой платок. – Если бы только ее несчастный отец был жив! Ничего такого бы не случилось.

– Возможно. И тем не менее мне кажется, что ни тебе, ни ей не на что пожаловаться. Мы по мере своих возможностей привечали ее в своем доме; я полюбил ее; я люблю ее почти как собственную дочь – почти как Молли, и я говорю это от чистого сердца!

– В том-то все и дело, мистер Гибсон! А обращаетесь вы с ней не как с собственной дочерью!

Посреди этой перепалки Молли выскользнула из комнаты и отправилась на поиски Синтии. Она надеялась принести той целительную оливковую ветвь, передав последние слова отца: «Я люблю ее почти как собственную дочь». Но Синтия заперлась у себя в комнате и отказывалась открывать.

– Отопри, пожалуйста! – молила ее Молли. – Я должна тебе что-то сказать, мне нужно тебя видеть, пожалуйста, отопри!

– Нет! – откликнулась Синтия. – Не сейчас. Я занята. Оставь меня в покое. Я не хочу ничего слушать. Я не хочу тебя видеть. Потом мы еще увидимся, и тогда…

Молли стояла замерев, пытаясь придумать еще какие-то слова убеждения. Через минуту-другую Синтия подала голос:

– Ты еще там, Молли? – Когда Молли ответила утвердительно, в надежде на снисхождение, раздался тот же голос, в котором звенел металл, говоря о неколебимой решимости: – Уйди. Мне несносна сама мысль, что ты там, что ты ждешь и слушаешь. Ступай вниз, прочь из дому, куда хочешь, только уйди. Это лучшее, что ты сейчас можешь для меня сделать.

Глава 51 «Беда не приходит одна»

Молли все еще была одета для прогулки и, выполняя просьбу Синтии, вышла из дому. Она брела под гнетом, давившим на тело и душу, пока не оказалась в поле, где еще со времен своего детства часто искала утешения в одиночестве; там она присела под изгородью, зарывшись лицом в ладони и дрожа от одной мысли о том, как сейчас несчастна Синтия, а она, Молли, не может помочь ей ни словом, ни делом. Она сама не знала, сколько просидела там, но, когда вернулась к себе в комнату, время второго завтрака давно миновало. Дверь напротив стояла нараспашку – Синтия покинула спальню. Молли оправила платье и спустилась в гостиную. Синтия с матерью сидели там в суровой неподвижности вооруженного нейтралитета. Лицо Синтии казалось высеченным из камня, бледным и неподвижным; при этом она продолжала вязать так, будто ничего не произошло. С миссис Гибсон все было иначе – на лице у нее остались явственные следы слез, а когда Молли вошла, она подняла глаза и приветствовала ее кивком и слабой улыбкой. Синтия же сделала вид, что не услышала, как отворилась дверь, как прошуршало по полу платье Молли. Молли взяла книгу – не читать, а хоть под каким-то предлогом избежать необходимости поддерживать разговор.

Последовавшее за этим молчание тянулось целую вечность. Молли даже подумала было, что на языки им наложили некое древнее заклятие. Наконец Синтия заговорила, однако ей пришлось заново начать фразу, чтобы голос прозвучал отчетливо: