Жены и дочери

– Хочу сообщить вам, что отныне между мною и Роджером Хэмли все кончено.

Молли опустила книгу на колени; широко открыв глаза и рот, она пыталась уловить смысл этих слов. Миссис Гибсон заговорила ворчливо, будто с личной обидой:

– Я бы еще могла это понять три месяца назад, когда ты была в Лондоне, но сейчас это полная глупость, Синтия; ты сама не знаешь, что говоришь!

Ничего на это не ответив, Синтия не дрогнула даже тогда, когда Молли с трудом выговорила:

– Синтия, но подумай о нем! Ты разобьешь ему сердце!

– Нет! – ответила Синтия. – Не разобью. А даже если и разобью, не в моей власти что-то изменить.

– Все эти слухи скоро утихнут! – продолжала увещевать Молли. – А узнав всю правду из твоих уст…

– Он никогда не узнает правду из моих уст. Я не настолько его люблю, чтобы терпеть унижения – оправдываться, умолять, чтобы он не судил обо мне превратно. Возможно, чистосердечное признание… Нет, мне это никогда не нравилось, но я в состоянии представить, что, признаваясь в чем-то определенным людям… или определенному человеку… ты облегчаешь душу… что молить о прощении можно и не переступая через себя. Не мне об этом судить. Но я знаю одно – и это я знаю точно и действовать буду соответственно, – что… – Тут она осеклась.

– Мне кажется, тебе стоило бы закончить фразу, – произнесла ее мать по истечении пяти секунд.

– Я никогда не заставлю себя оправдываться перед Роджером Хэмли. Я никогда не смирюсь с тем, что он станет думать обо мне хуже, чем раньше, – пусть раньше его суждения и были слишком поверхностны. Этих двух обстоятельств довольно, я не хочу больше никогда его видеть. И если уж открывать всю правду, я его не люблю. Он мне нравится, я его уважаю, но замуж за него я не выйду. Я только что написала ему об этом. Мне надо было снять этот груз с души, потому что когда еще и где он получит это письмо… А еще я написала сквайру Хэмли. Если и есть в этой бочке дегтя ложка меда – так это мое облегчение. Какое блаженство вновь ощутить свободу! Как мучительно мне было постоянно думать о том, что я обязана соответствовать его высоким понятиям о добродетели. «Оправдать свое поведение!» – завершила она, цитируя слова мистера Гибсона.

Впрочем, когда мистер Гибсон вернулся домой, а обед прошел в молчании, Синтия попросила разрешения переговорить с ним наедине в кабинете и по ходу этого разговора открыла ему все те обстоятельства, которые Молли узнала несколько недель назад. В завершение Синтия сказала:

– А теперь, мистер Гибсон, – я по-прежнему отношусь к вам как к другу – помогите мне подыскать пристанище где-нибудь подальше отсюда, там, куда за мной не потянутся все эти сплетни и наветы, о которых говорит мама. Возможно, и грех так заботиться о чужом добром мнении, но такова уж я, и этого не переделаешь. Вы, Молли, да и весь город, – у меня не хватит душевных сил пережить всю эту шумиху. Я хочу уехать и стать гувернанткой.

– Но, Синтия, дорогая, ведь скоро вернется Роджер, твоя твердая опора!

– Разве мама не сказала вам, что я порвала с Роджером? Я написала ему сегодня утром. Я также написала его отцу. Это письмо он получит завтра. И Роджеру я написала. Если он когда-нибудь получит это письмо, надеюсь, что я к тому времени буду уже далеко – возможно, в России.

– Вздор. Помолвку такого рода можно разорвать только по обоюдному согласию. Ты лишь причинила близким лишнюю боль, не обретя при этом свободы. Да через месяц ты ее и сама не захочешь. Обдумав все спокойно, ты станешь утешаться мыслью, что можешь всегда рассчитывать на поддержку и постоянство такого мужа, как Роджер. Ты провинилась и поначалу вела себя опрометчиво, а потом, может, даже и дурно, но неужели ты хочешь, чтобы твой муж обязательно считал тебя совершенно безупречной?

– Да, хочу, – ответила Синтия. – По крайней мере, мой возлюбленный должен считать меня таковой. И именно потому, что я не испытываю к Роджеру любви, даже той поверхностной любви, на которую способна, я не в состоянии заставить себя сказать ему «прости», не в состоянии стоять перед ним как нашкодивший ребенок, которого нужно побранить и простить!

– Но ведь именно в таком положении ты сейчас и стоишь передо мной, Синтия.

– Да! Но вас я люблю больше, чем Роджера; я не раз говорила об этом Молли. Я бы и вам все рассказала, если бы не надеялась, что вскоре уеду отсюда. А теперь я буду видеть, как моя вина всплывает в вашей памяти; я буду читать ее в ваших глазах; я буду улавливать ее чутьем. В этом смысле у меня тонкое чутье – я читаю чужие мысли, если они относятся ко мне. Мне ненавистна сама мысль о том, что Роджер станет судить меня в соответствии со своими стандартами, которые мне совершенно не подходят, и в конце концов великодушно дарует мне прощение.

– Тогда, полагаю, тебе действительно лучше разорвать помолвку, – ответил мистер Гибсон, скорее мысля вслух. – Бедный, бедный юноша! Впрочем, это и для него к лучшему. И он это как-нибудь переживет. У него доброе, мужественное сердце. Бедняга Роджер!