Жены и дочери

Молли соскочила с седла прежде, чем слуга успел спешиться и подать ей руку. Она подхватила юбки и не замешкалась ни на миг – дабы не думать, что ее ждет. Она промчалась по когда-то знакомым коридорам, взлетела по лестнице, миновала несколько дверей – и вот оказалась у последней. Здесь она остановилась, прислушиваясь. За дверью стояла мертвая тишина. Она отворила дверь – сквайр в одиночестве сидел у постели, держа руку покойного и глядя прямо перед собой пустым взором. Когда Молли вошла, он не двинулся, не пошевелился, даже веки не дрогнули. Правда уже отыскала путь в его сердце, и он понимал, что никакой врач, даже самый искусный, даже применив все свое умение, не вдохнет жизнь обратно в это тело. Молли подошла, ступая как можно тише, стараясь даже дышать неслышно. Она не заговорила, ибо не знала, что сказать. Она чувствовала, что от человеческих знаний сквайр уже не ждет помощи, – какой смысл говорить об отце, о том, что его задержало? Совсем недолго простояла она рядом со стариком, а потом опустилась на пол возле его ног. Может, присутствие ее станет хоть слабым утешением, слова же ничем не смогут помочь. Возможно, он осознал ее присутствие, но никак не дал об этом знать. Так они и сидели, молча, неподвижно, он на стуле, она на полу, а третьим был покойный, накрытый простыней. Ей представилось, что она оторвала отца от созерцания безмятежного чела, наполовину, но не полностью скрытого из виду. Время никогда не казалось Молли таким безразмерным, а молчание таким беззвучным, как в тот день, когда она сидела там. Ее обостренные чувства уловили шаги на далекой лестнице – они звучали размеренно, они приближались. Она знала, что это не может быть ее отец, а лишь это имело для нее значение. Ближе и ближе, вот они уже звучат у двери, пауза, потом тихий, нерешительный стук. Могучая поникшая фигура рядом с ней шелохнулась. Молли поднялась и подошла к двери: это был Робинсон, старый дворецкий, который держал в руке накрытую чашку с супом.

– Бог да благословит вас, мисс, – сказал он. – Уж попробуйте уговорить его проглотить хоть ложечку: он с завтрака ничего не ел, а сейчас уже второй час ночи.

Он бесшумно снял крышку, и Молли с чашкой вернулась на свое место у ног сквайра. Она не говорила, потому что не знала, что сказать, не знала, как напомнить об этой насущной потребности человеку, поглощенному горем. И все же она поднесла ложку ароматного супа к его губам, как если бы сквайр был хворым ребенком, а она его нянькой; сам того не замечая, он проглотил несколько ложек супа. Но через минуту он всхлипнул, резко дернул рукой, едва не перевернув чашку, которую держала Молли, и произнес, указав на постель:

– Он уже ничего больше не съест, никогда.

А после этого он бросился на тело и разрыдался столь бурно, что Молли боялась, как бы и сам он не умер – как бы у него не разорвалось сердце. Он не слышал ее слов, не видел ее слез, вообще не обращал на нее внимания – не более чем на луну, которая смотрела в раскрытое окно своим бесстрастным оком. Они и не заметили, что рядом уже некоторое время стоит мистер Гибсон.

– Ступай вниз, Молли, – сказал он сурово, однако, когда она поднялась, нежно провел рукой по ее волосам. – Подожди в столовой.

И тут чувства, которые она так долго сдерживала, взяли над ней верх. Дрожа от страха, шла она по освещенным луной коридорам. Ей все казалось, что она сейчас встретит Осборна и он ей все объяснит: как именно он умер, что теперь чувствует и думает, чего от нее ждет. Она спустилась в столовую, почти пробежав последние шаги, объятая ужасом – бессознательным ужасом того, что у нее за спиной; в столовой ждал накрытый к ужину стол, рядом хлопотал Робинсон, наливая вино в графин. Ей хотелось выплакаться, забиться в какой-нибудь укромный уголок и избыть в слезах пережитое потрясение, но здесь у нее не было такой возможности. Поэтому она ощущала лишь полное изнеможение, которое сделало ее равнодушной ко всему в мире. Впрочем, жизнь все-таки вернулась к ней, когда она опустилась к просторное кожаное кресло, инстинктивно избрав его местом для отдыха, и Робинсон поднес бокал к ее губам:

– Выпейте, мисс. Добрая старая мадера. И папенька просил вам передать, чтобы вы покушали. Говорит: «Моей дочери, может быть, придется остаться здесь, а она еще слишком молода для таких поручений. Уговорите ее поесть, иначе она не выдержит». Один в один собственные его слова.

Молли ничего не сказала. Сил противиться у нее не было. Она выпила вина и поела, подчинившись старому слуге, а потом попросила его оставить ее в одиночестве, вернулась в кресло и облегчила душу в потоке слез.

Глава 52 Скорбь сквайра Хэмли

Ей показалось, что мистер Гибсон спустился очень нескоро. Он вошел, встал спиной к пустому камину и молчал минуту-другую.

– Он лег в постель, – произнес он наконец. – Мы с Робинсоном уложили его. Но когда я уже уходил, он окликнул меня и попросил позволить тебе остаться здесь. Мне это не по душе, но не хочется отказывать человеку в такую минуту.

– Я и сама хочу остаться, – сказала Молли.