Жеребята (СИ)

- Мой, сынок. Ты хочешь послать стрелу Всесветлого? Как раз время заката. Шу-эн Всесветлый уходит в ладье за горизонт и ведет с собой всех, кто покинул землю сегодня...

Она протянула ему колчан.

- Когда-нибудь и мы сядем в его ладью, - благоговейно сказал воевода.

Миоци встал на пороге хижины - его тень заслонила клонящееся к закату солнце. Солнце стояло над дальним маяком, бросая лучи на покрытое дымкой море.

- Ну-ка, ну-ка, - заинтересованно проговорил Зарэо. - Посмотрим, чему вас учат в Белых горах.

Трижды пропели и глухо ударились о шершавый ствол старого дуба стрелы.

- Да ты их одна в другую расщепил! Гляди-ка!- Зарэо восхищенно покачал головой. - Почему у нас не было белогорских лучников при Ли-Тиоэй?

Иэ негромко сказал:

- Да, их не было.

- Это не боевой лук, ли-Зарэо. Я не могу взять в руки боевой лук - это запрещено принявшему посвящение. Это священный лук, образ лука Шу-эна Всесветлого, того, что сияет в облаках после дождя и виден в водопаде Аир. Древние говорят, что лук был придуман не для убийства, а для служения Всесветлому, и стрелу из него могли выпускать лишь жрецы. А народ молился, пока стрела летела, призывая имя того, кто зажег диск Шу-эна Всесветлого, - промолвил Миоци.

- Надо же! Да, в очень древние дни молились Уснувшему. Наши прадеды не помнят такого.

- Думаю, и их прадеды не вспомнили бы, - сказал Иэ.- Лук, огонь, колесо были священными в давние дни. Это сейчас мы ими пользуемся для наших нужд, потому что решили, что Сотворивший все уснул.

- А лодка? У фроуэрцев до сих пор хоронят в священных лодках, - сказал воевода и вздохнул, словно вспомнил что-то печальное.

- И карисутэ молились в лодках на реках, - сказал Иэ.

- Странно, кругом - обмелевшие и высохшие реки, кроме великой фроуэрской реки Альсиач, а лодку до сих пор считают чем-то священным, - заметил воевода.

- Фроуэрцы, верящие в Сокола, хоронят своих умерших в лодках, плывущих по реке Альсиач к морю, - сказала, печально глядя на Зарэо, Лаоэй. Тот опустил голову и смолк.

- Над морем - дымка, - задумчиво сказал Миоци.

- А ладья Шу-эна? - спросил Иэ отчего-то.

- Ну, я думаю, этой лодки все бояться, - засмеялся, словно желая скрыть от сотрапезников нахлынувшую тоску, воевода.

- А Повернувший вспять Ладью? - спросил Иэ снова, стараясь посмотреть в глаза воеводе Зарэо..

- Эх, оставь степнякам их Великого Табунщика и Жеребенка Великой Степи! - сказал Зарэо с каким-то отчаянием.

- Ты ведь помнишь историю о самой первой жертве, Зарэо? - неожиданно спросила Лаоэй.

- Положим, помню... ее старики поют на новый год.

- Что ж, я немолода, так что мне ее и петь. А каждый новый день начинает какой-то новый год. Сейчас вечер, и в нем кроется будущий рассвет.

- Был верный жрец и был жрец неверный пред Всесветлым, а более не было ничего, - проговорил Иэ.

- Неверный не принес Всесветлому жертвы - так как более не было ничего, и не было жертвенных коней, - продолжила Лаоэй.

- А верный пошел странствовать - по всей земле и за море...

"Море... оно тут, недалеко, - подумала Раогай в сундуке. - Но над ним все время туман... и корабли не ходят. Только лодки у берега. И маяк. Бабушка зажигает его в на ночь и в непогоду. Хотя зачем - никто не приплывет с моря... из дымки... Отчего так случилось? Никто не знает..."

Она пропустила неинтересный кусок истории о странствиях верного жреца, который ничего не мог найти, чтобы принести в жертву - "ибо более не было ничего". Речь Лаоэй и Иэ, говоривших попеременно, была монотонна и усыпляла.

"Зачем рассказывать все эти древние непонятные вещи? - подумала девушка. - "А бабушка так и не успела рассказать мне про Великого Табунщика, бога степняков... хотя его не только степняки почитают".

Она попробовала изменить позу - ноги ее занемели от сидения в сундуке - и чуть не вскрикнула от боли. Золотая кованая брошь впилась в ее колено. Она, закусив губы, вытащила ее и стала рассматривать. На ней был конь, несущийся на полном скаку, но повернувший голову назад, словно зовущий за собой.

- Ничего он не нашел по всей земле, и за морем не нашел ничего - ибо не было более ничего пред очами Всесветлого. И стал он тогда конем, жеребенком стал он - и излил свою кровь ради живущих, чтобы наполнились небо и земля, пред очами Всесветлого, - услышала Раогай последние слова древнего гимна.

Миоци входит в храм.

Город Всесветлого гудел - все собрались к главной дороге, Храмовому Пути, по которому должен был проехать в украшенной колеснице новый жрец Шу-эна Всесветлого - молодой белогорец, ли-шо-Миоци.

Люди толпились на улицах, выглядывали из окон домов и чердаков, стояли на крышах.

Младшие жрецы - тиики несли благовонные кадильницы со светлым ладаном, другие устилали дорогу цветами и ветвями священного и целительного дерева луниэ.

Два рыжих мальчишки о чем-то спорили на плоской крыше дома горшечника.

- Там будет два белых коня! - доказывал один.

- Ничего подобного, Раогаэ, там будет черный и белый! - снисходительно говорил другой с видом старшего брата.

- Ты-то откуда знаешь? Тебе же нельзя ходить на занятия в храмовой школе!