Жернова. 1918–1953. Клетка

С другой стороны, нельзя позволять этому процессу выйти из-под контроля, надо одергивать то одних, то других, имея в виду, что в результате любого противоборства должны выявляться рациональные зерна, обязанные дать здоровые всходы, которые необходимо учитывать, оберегать от вытаптывания, выращивать и использовать с наибольшей пользой для дела. Борьба идей, борьба методов и старого с новым всегда рождали нечто отличное от прошлого, более жизнестойкое и прогрессивное.

Сталин наконец застегнул последнюю пуговицу на рубашке, надел френч, еще раз расчесал влажные волосы и с минуту смотрел на себя в зеркало: не молод, конечно, и не красавец, но женщинам — умным женщинам — должен нравиться. И не столько лицом и фигурой, сколько тем, что стоит за лицом и фигурой.

Перед дверью в столовую Сталина ожидал Паукер. Увидев хозяина, сделал два шага навстречу, расцвел восхищенной улыбкой, развел короткими руками: мол, мужчина хоть куда, хоть под венец. Явная лесть, но приятно.

Сталин знал, что Карл увлекается не только женщинами, но и мужчинами, и, может быть, в эти секунды оценивает товарища Сталина именно с этой точки зрения. Как это они говорят о себе: бисексуален? Черт с ним, пусть увлекается! Пока это не вредит делу. А там будет видно… Кстати, надо бы повысить звания тем чекистам, которые сегодня руководят аппаратом НКВД. В том числе и Паукеру: недоучки страсть любят всякие звания и почести. Интересно наблюдать, как они надуваются от сознания собственной исключительности. Пусть надуваются: надутых легче надуть.

Сталин улыбнулся в усы пришедшему на ум каламбуру, но прикрыл улыбку ладонью: вовсе не обязательно брадобрею видеть какие-то внешние проявления работы мысли своего хозяина.

"Да, надо повысить им звания", — как уже о решенном подумал еще раз Сталин, останавливаясь возле двери в столовую и чувствуя во всем теле полузабытое волнение: с таким же, или почти с таким же волнением он стоял когда-то перед дверью юной Наденьки Аллилуевой… Ему тридцать семь, ей восемнадцать. Вся жизнь впереди. Но даже в мыслях у него не было, что через каких-то десяток лет он сможет подняться на такую высоту, на какую поднялся сегодня, что Надежда не выдержит свалившейся на нее ответственности и наложит на себя руки.

Однако воспоминание о рано ушедшей из жизни жене не вызвали в Сталине никаких чувств: прошлое отболело и умерло. И он, помедлив лишь несколько секунд, додумал мысль о предстоящих повышениях званий чекистам до конца, сотворив новый афоризм: "Чем выше звание, тем больше иллюзия власти". Покосился на Паукера, замершего в ожидании. «Интересно, как Паукер воспримет переход к русской державности? Станет корчить из себя русского патриота, как корчит сейчас коммуниста?»

— Она уже ждет, — тихо произнес Паукер с видом заговорщика. На этот раз без кривляния: знал, когда можно кривляться, а когда нельзя. И добавил: — Ванну уже иметь, белье новый одеть. — Взялся за ручку двери и потянул ее на себя.

Сталин отметил это необязательное добавление, подумал, что Паукер наверняка подглядывал в ванную комнату, внутренне поморщился, подумал: "Наглеет Карлуша", но ничем не выдал своих мыслей, непроизвольно одернул френч, переступил порог и увидел женщину, которая сегодня уже несколько часов так или иначе занимала его воображение.

Глава 24

Вера Давыдова сидела за накрытым столом. Свет лампы золотил ее волосы, четко прорисовывал точеный профиль на фоне стены. Она не расслышала, как открылась дверь (они везде открывались совершенно бесшумно), и Сталин успел разглядеть, что женщина напряжена и нервничает. Но в следующую секунду Давыдова повернула голову, увидела Сталина, и на лице ее появилась заученная улыбка.

— Прошу извинить, что заставил вас ждать, — произнес Сталин глуховатым голосом, подошел к женщине и протянул ей руку.

Давыдова вспыхнула, поднялась, вложила свою маленькую ладонь в сухую ладонь Сталина, слегка ответила на его пожатие. Она была здесь не первый раз, уже знала кое-какие привычки этого человека, которого одни превозносят до небес, как бога, другие с такой же силой ненавидят, хотя тщательно скрывают это от других.

Сталин несколько дольше задержал в своей руке руку женщины, разглядывая ее лицо: да, лицо напряжено, а еще на нем заметна усталость, и это не удивительно, если иметь в виду, что ее привезли прямо после окончания спектакля.

Давыдова тоже изучала лицо Сталина, но не так пристально, как он, а слегка играя глазами и кривя полные, красиво очерченные губы в насмешливой ухмылке. Ухмылка была не обидная, за ней скрывалась стеснительность и то пугливое ожидание, которое так красило ее лицо.

— Как прошел спектакль? — спросил Сталин, отпустив руку Давыдовой и обходя стол.

— Спасибо, по-моему, не плохо, — ответила она своим удивительно мелодичным голосом. И уточнила: — Если судить по реакции зрителей.

— Зритель зачастую имеет субъективную оценку. Он и не может иметь другой. Главная оценка есть та оценка, которую мы даем себе сами, — произнес Сталин, усаживаясь за стол и как бы продолжая давешние рассуждения с самим собой.