Жернова. 1918–1953. Клетка

Увидев, что женщина продолжает стоять, слегка повел рукой:

— Садитесь, садитесь! Наверное, проголодались. Будьте за хозяйку.

Сталин обращался к Давыдовой на "вы", ни разу не произнеся ее имени вслух, явно имея в виду, что их отношения, несмотря на интимную близость, не могут измениться, как не может измениться их общественное положение. Давыдова это отлично понимала и держала ту дистанцию, которая установилась между ними в первую же их встречу.

— Проголодалась, Иосиф Виссарионович, — призналась она, обдумывая слова Сталина об оценке и самооценке: вождь сказал совсем не то, что говорила официальная пропаганда и что сам он говорил с трибуны, упирая на решающее слово партии и народа. Оговорился? Вряд ли. По-видимому, имел в виду себя и ее, отделяя от других. Хорошо это или плохо?

Виновато улыбнувшись, так и не решив для себя, как принимать сказанное Сталиным, Давыдова плавным движением обеих рук сняла скатерть. Открылся стол, а на нем фрукты, две бутылки вина, холодные закуски и все остальное, что положено для двух человек. Посредине стола супница, накрытая крышкой. Давыдова подняла крышку — в ноздри ударил острый запах приправ. Слегка наклонившись, принялась разливать борщ половником в глубокие тарелки, чувствуя на своем лице и слегка обнаженной груди пристальный взгляд Хозяина.

Она знала, что Сталин обедает поздно, поздно же ложится, что он из породы сов и что членам правительства и политбюро приходится приспосабливаться к его распорядку дня. Знала, что такой распорядок введен был не сразу, а где-то с двадцать девятого-тридцатого года, когда Сталин окончательно укрепил свою власть и окружил себя людьми, готовыми приноравливаться к любой его прихоти. Об этом шептались и в театре, и вокруг театра, слухи туда доходили от жен кремлевских небожителей через третьи-четвертые руки, и трудно было понять, сколько здесь правды, а сколько выдумки за-ради красного словца.

Сталин наполнил бокалы вином, поднял свой и, разглядывая вино на свет, произнес:

— Я хочу выпить за вашу красоту, за ваш ум и ваш талант. Такое сочетание встречается у женщин крайне редко, и я очень… — сделал паузу, подбирая слово, посмотрел в глаза женщине, продолжил: —…я очень рад, что именно вы сидите за этим столом. Ваше здоровье! — Слегка приподнял бокал и отпил несколько глотков, оставив немного на дне.

— Спасибо, Иосиф Виссарионович, за добрые слова, — слегка склонила царственную голову Давыдова и тоже отпила из своего бокала.

Вино чуть терпкое, но очень приятное. Слова Сталина успокаивали, переводили их отношения в некую игру, в состояние, привычное для актрисы. Скованность прошла, осталась лишь известная настороженность и внимательность — та внимательность, какая необходима, чтобы вовремя услыхать подсказку внутреннего суфлера. Догадалась еще в первый раз, что такой же суфлер существует и в самом Сталине. Отсюда, скорее всего, его неспешная манера речи, длинные паузы между фразами.

Что ж, жизнь — игра, а мы в ней — актеры. И не только на сцене. Не исключено, что чем выше человек стоит на ступенях власти, тем большими способностями актера должен обладать.

Когда дошла очередь до жареной картошки, Сталин вдруг спросил:

— А скажите мне, как вы относитесь к тому, что новый год раньше встречали с елкой, а теперь эта старая традиция как бы отменена революцией?

Со своей женой Сталин о делах почти не говорил, не советовался, не делился с ней ни тем, что радовало его, ни тем, что огорчало, полагая, что она не сможет его понять. А с этой женщиной говорить хотелось. И даже кое-чем делиться. Тем более что она ближе к народу, чем он сам, а вождю иногда не мешает знать из первых рук, что этот народ думает по тому или иному поводу.

До сих пор Сталин себя сдерживал, уверенный, что Давыдова, при всем ее уме, непременно когда-нибудь расскажет кому-нибудь о том, что сам Сталин делился с ней своими мыслями. Он знал меру своей значительности в глазах людей, сам старался эту значительность возвысить, считая, что авторитет вождя должен быть безупречен, как авторитет бога. И даже выше. Потому что бог — он вечен и настолько велик в сознании верующих, что они не могут не догадываться, что ему вряд ли есть дело до каждого из них. Учась в семинарии, он испытывал именно такое чувство. Испытывал до тех пор, пока это чувство не привело к отрицанию бога вообще.

А что о Сталине думает Давыдова? Как высоко ставит его в своем сознании в сравнении с другими людьми? По внешнему виду ее ничего определенного сказать нельзя: умеет себя держать. Но вряд ли думает о нем плохо и ставит ниже других. Он бы заметил.

Давыдова подняла голову, с недоумением посмотрела на Сталина, встретилась с его внимательным ожидающим взглядом, вдохнула побольше воздуху, прислушалась к внутреннему суфлеру, но тот молчал. Тогда она улыбнулась своей очаровательной улыбкой, которая в затруднительных случаях хорошо скрывала растерянность, и заговорила, но с таким напряжением, точно решалась ее судьба: