Жернова. 1918–1953. Клетка

Генрих Григорьевич вернулся в кабинет, уже одетый в кожаное полупальто и темную шляпу, вышел из здания, сел в машину, в ту же секунду ощутив запах бензина и выхлопных газов. Он вспомнил фургон с герметическим кузовом и решил, что это форменное безобразие — возить ответственных работников на таких машинах, в салон которых попадают вредные газы, что надо у начальника АХО наркомата потребовать эти недостатки устранить немедленно.

Тут же в голову пришло, почти автоматически: а можно пришить начальнику АХО дело о вредительстве с целью покушения на жизнь и здоровье вождей советского государства. Сюда же подключить начальника кремлевского спецгаража и еще некоторых людишек. Вот, мол, товарищ Сталин, под самым вашим носом… А товарищ Менжинский… Зато товарищ Ягода, едва став наркомом…

Мысль эта Генриху Григорьевичу понравилась, и он решил ею воспользоваться в ближайшие же дни: Сталин в последнее время особенно боится покушений со стороны оппозиции на свою жизнь и жизнь некоторых своих соратников, и боится, надо сказать, не без оснований: всего лишь два года назад только случай спас его от выстрела в упор террориста из бывших белогвардейцев, члена так называемого РОВСа, когда товарищ Сталин, имея возле себя всего одного охранника, прогуливался по улицам Москвы. Слава богу… то есть в том смысле, что террорист не успел выстрелить, как его скрутили. Повезло. К тому же неожиданная смерть товарища Сталина могла привести к власти того же Тухачевского, к евреям явно не расположенного. Другое дело, когда такое событие заранее подготавливается определенными кругами, которые и берут власть в свои руки. Опять же, после этого случая решением Политбюро была усилена охрана как товарища Сталина, так и его соратников, и эта обязанность возложена на товарища Ягоду. И он мог с полным правом относить себя к немногочисленной когорте этих самых соратников. Только о собственной безопасности ему печься приходится самому. Так это даже лучше, потому что надежнее.

— На Никитскую, — велел Ягода водителю, откинувшись на спинку сидения.

Глава 4

В бывшей усадьбе Саввы Морозова на Никитской улице Ягоду встретил секретарь Горького Крючков. Загородив своим плотным телом путь в кабинет писателя, сообщил, что Алексей Максимович занят встречей с французским писателем Ромен Ролланом, что Макс с семьей в данное время находится в Горках, что, если товарищ второго ранга по срочному делу, он тотчас же доложит Алексею Максимовичу…

— Как то есть в Горках? — изумился Генрих Григорьевич. — Он же уехал в Ленинград!

— Да, собирался, — равнодушно докладывал Крючков. — Однако выяснилось, что Киров сам едет в Москву для встречи с товарищем Сталиным. Сами понимаете, что посылать Макса в Питер не имело смысла.

— А что Алексей Максимович — надолго он с этим Роменом?

— Не могу знать. Велел никого к нему не пускать, — с равнодушием, сквозь которое проскальзывало злорадное удовольствие, стоял на своем Крючков.

— Хорошо. Мне не к спеху. Я сейчас по делам, а как только закончу, вернусь. Надеюсь, Алексей Максимович к тому времени…

— Да, конечно, товарищ комиссар второго ранга…

Ягода вышел, высоко вскинув голову, жалея, что потратил столько времени на бесполезную болтовню с этим Крючковым, имея возможность позвонить Горькому по прямому проводу. Ничего, придет время, он покажет этому ПеПеКрю, кто и в каком тоне имеет право разговаривать с товарищем Ягодой.

Шофер гнал машину так, точно от нескольких минут, которые он вырвет у времени для своего начальника, зависела и его жизнь. Мимо мелькали дома, деревья, кусты, зеленеющие едва распустившейся листвой. Потом только деревья и кусты. Вдали, освещенный закатным солнцем, сверкал реконструированный дворец, пожалованный Сталиным Горькому и его семье.

По мосту переехали через Москву-реку.

В воротах усадьбы их встретил начальник охраны. Доложил: Горького здесь нет, в доме находятся лишь сноха товарища Горького с мужем и детьми, все уже отужинали, прислуга отдыхает по причине позднего времени, Максим Алексеевич занедужили, дежурная медсестра дала ему таблеток; никаких других происшествий не случилось.

Генрих Григорьевич, в сопровождении своего начальника личной охраны, несущего корзину с цветами и всякими лакомствами, вошел в дом.

В прихожей их встретила жена Макса. Стройная, сияющая, кокетливая, при виде ее у товарища Ягоды сердце забилось сумасшедшими толчками, лицо расцвело добродушными морщинами.

— Какими судьбами? — воскликнула она, подавая руку для поцелуя.

— Исключительно для того, чтобы поздравить вас, дорогая Надежда Алексеевна, с вашими именинами, — произнес Ягода, приложившись к руке Тимоши и вручив ей пышный букет из чайных роз.

— Разве сегодня мот именины? — удивилась она, осторожно прижимая цветы к своей груди.

— Это не имеет ни малейшего значения! — воскликнул Генрих Григорьевич. — Лично для меня каждый день, когда я вас вижу, праздник. Тем более в такой день, когда все зеленеет и цветет, возрождаясь к новой жизни.

— О! Да вы, Генрих Григорьевич, прямо таки поэт! Вот уж не ожидала.