Жернова. 1918–1953. Москва – Берлин – Березники

— О какой этике вы говорите? О буржуазной? Мы, большевики, ее не признаем: она лицемерна и фальшива. Тем более она нам не подходит в условиях, когда недобитая, притаившаяся буржуазия вредит на каждом шагу нашей партии и советской власти, прикрывая свою подрывную деятельность буржуазной моралью и этикой. Поверьте, я знаю, о чем говорю… Да и вы — вы же тоже хотели заглянуть в мой портфель, а от желания до претворения его в жизнь — один шаг. Но если мой шаг оправдан, то ваше желание — не более, чем вульгарное любопытство.

— Пусть будет вульгарное, хотя я бы нашел ему более точное название: скажем, профессиональное. Как, впрочем, и у вас. Но даже если вульгарное, разве оно — менее оправдано?

— Все дело в том, по отношению к кому или чему проявляется это любопытство, насколько оно оправдано с точки зрения интересов пролетарского государства.

— Здрассте, приехали! — расхохотался Алексей Петрович. — Значит ли это, что ваше любопытство и мое имеют разную моральную основу?

— Безусловно. Уже хотя бы потому, что любопытство — это с вашей стороны, а с моей — повторяю — необходимость.

— Все это чистейшая казуистика, и ни в одном параграфе уголовного права разница эта отражена быть не может.

— Напрасно, напрасно вы так думаете. Уголовное право — лишь один из инструментов, или, точнее сказать, орудий борьбы пролетариата с его многочисленными врагами. — Ирэна Яковлевна потерла ладонью лоб. — Если вы не возражаете, давайте отложим наш разговор на потом: у меня что-то разболелась голова.

— На потом — это в прокуратуре? — не удержался Алексей Петрович.

— Если вы будете настаивать.

— Избави бог!

— Тем более. — И Ирэна Яковлевна уткнулась в свою книжку.

Алексей Петрович пожал плечами, похмыкал, мысленно продолжая спорить со своей попутчицей, но, видя, что она решительно не хочет обращать на него внимания, достал из чемодана последний номер журнала "Новый мир", за ноябрь тридцать первого года, лег на диван и тоже попытался погрузиться в чтение. Но если глаза его скользили по строчкам, то мысли были заняты Ирэной Яковлевной.

Глава 4

Ирэна Яковлевна читала свою книжку, по-ученически сложив на столике руки, уронив на лицо черную прядь жестких волос с уже заметной проседью.

Алексею Петровичу читать не хотелось. Впрочем, он и сам не знал, чего ему хочется. Но сидеть истуканом и разглядывать свою спутницу или смотреть в окно, за которым тянется все та же однообразная картина, растиражированная в тысячах и миллионах копий, было тоже не лучшим способом времяпрепровождения. Присутствие Ирэны Яковлевны настраивало его мысли на определенный лад: вот он, потомственный дворянин, едет в одном купе вместе с еврейкой, а лет пятнадцать назад это было бы диким и невозможным, хотя в те далекие времена Алексей Петрович — тогда еще просто Алексей — к евреям никакой неприязни не испытывал. Неприязнь пришла потом, в восемнадцатом году, когда правительство Ленина перебралось из Питера в Москву, и в Москве вдруг появилось так много евреев, и чуть ли ни каждый из них комиссар, чуть ли ни каждому нужна жилплощадь — и обязательно в приличном доме, в результате чего волею какого-то местного революционного комитета Задоновы были потеснены в их собственном доме, вернее сказать, оттеснены на второй этаж, и если бы не служба Петра Аристарховича в железнодорожном наркомате, которым руководил всесильный глава всемогущественного ВЧК Дзержинский, Задоновых и вообще изгнали бы из их дома как контрреволюционный элемент. И это в лучшем случае. В худшем — поставили бы к стенке. Тогда это было просто. Тем более, если кому-то приглянулось чье-то буржуйское жилье. И никакие жалобы, никакие слезы, ни наличие стариков и детей — ничто не помогло бы.

А потом начались революционные же преобразования в университете, в котором учился Алексей Задонов. И здесь во главе всех комитетов и комиссий стояли евреи. Вроде бы их не стало больше, но если до революции они старались особенно не выделяться и тон в студенческой среде задавали отпрыски известных дворянских фамилий, то в новых условиях эти отпрыски либо вообще исчезли из аудиторий, либо стушевались, предоставив все поле студенческой деятельности крикливым и напористым инородцам. Тогда Алексей стоял перед выбором: либо уходить на юг, где поднималось белое движение, либо продолжать учиться в новых условиях. На семейном совете выбрали для него второй вариант: сперва получить образование, а там будет видно.