Жернова. 1918–1953. Москва – Берлин – Березники

— Итак, гражданин Огурцов, из вашего дела следует, что вы служили главным инженером на торфоразработках, — заговорила Ирэна Яковлевна монотонным голосом, не отрывая глаз от бумаг, и выходило, будто служить главным инженером на торфоразработках само по себе было преступлением. — Что в период между двадцать вторым и двадцать девятым годами вы всячески вредили выполнению заданий по добыче торфа для электрических станций, для чего выводили из строя механизмы, а торф отправляли на электрические станции некондиционный, в результате чего снижалась выработка электроэнергии — со всеми вытекающими отсюда последствиями. Вину свою вы на суде отрицали полностью, хотя она и была доказана следствием. Между тем руководство лагеря характеризует ваш труд на строительстве завода как удовлетворительный. Скажите, — Ирэна Яковлевна оторвалась наконец от бумаг и посмотрела на Огурцова сквозь очки, — вы осознали свою вину перед советской властью, перед рабочим классом, или по-прежнему настаиваете на своей невиновности, пытаясь уйти от ответственности за содеянное?

Огурцов поднял голову и все так же исподлобья глянул сперва на Алексея Петровича, потом на Ирэну Яковлевну.

Алексею Петровичу в этом тягучем взгляде померещилась такая тоска или — даже скорее всего — ненависть лично к нему, Алексею Петровичу, да и к Ирэне Яковлевне тоже, ни в чем, разумеется, не виноватых перед Огурцовым, что стало не по себе. Он весь напрягся в ожидании ответа, мысленно уговаривая горбуна признать все, что от него требуется.

— Осознал, — хрипло, будто через силу, выдавил из себя Огурцов и снова уткнулся взглядом в ту же самую точку.

Алексей Петрович почувствовал, что какое-то время не дышал даже, ожидая ответа Огурцова. А Ирэна Яковлевна, удовлетворенно кивнув головой, продолжила:

— В соответствии с указанием Центрального комитета вэкапэбэ и лично товарища Сталина о досрочном освобождении представителей технической интеллигенции, осознавших свои преступления перед советской властью и рабоче-крестьянским государством, — все так же монотонно выговаривала она, — и на основании решения коллегии Наркомата юстиции РСФСР, вам, гражданин Огурцов Генрих Константинович, засчитывается оставшийся срок и с этого дня, девятого декабря тысяча девятьсот тридцать первого года, вы считаетесь свободным и полноправным гражданином Союза ССР. Поздравляю вас, товарищ Огурцов. Распишитесь, пожалуйста, что вы ознакомлены с постановлением о вашем досрочном освобождении. Вот здесь.

Огурцов медленно поднялся, медленно, шаркая ногами, подошел к столу, неуверенно взял ручку, обмакнул перо в чернила, посмотрел на кончик пера, всхлипнул вдруг, отвернулся, поморгал глазами — не помогло, тогда провел грязной ладонью по лицу, оставляя серые полосы на нем, и только после этого заскрипел пером по бумаге, выводя свою подпись.

— Еще раз поздравляю вас, товарищ Огурцов, — с чувством произнесла Ирэна Яковлевна и даже протянула горбуну руку, несколько привстав.

Тот в растерянности посмотрел на ее чистую ладонь с ровно обрезанными ногтями, затем глянул на свои ладони с черными скобками ногтей и вдруг, вместо того чтобы пожать протянутую руку, схватил ее обеими руками, наклонился и поцеловал.

— Ну что вы, товарищ Огурцов! — возмутилась Ирэна Яковлевна, отдергивая руку, будто от ожога. — Вы эти свои буржуазные привычки бросьте! Тем более что ваше досрочное освобождение — не моя личная заслуга, а советской власти. Это во-первых. А во-вторых, и ваша собственная, поскольку вы доказали своим трудом… — И, глянув на все еще стоящего посреди комнаты командира взвода Соколова, с откровенным любопытством наблюдающего за происходящим, произнесла сердито: — А вы, товарищ Соколов, можете быть свободны. Я вас вызову, если понадобитесь.

Розовощекий Соколов порозовел еще больше, будто его уличили в чем-то предосудительном, вздернул плечами и вышел. Вслед за ним поплелся и Огурцов. Но у двери остановился, обернулся к столу и, глядя почему-то на Алексея Петровича, видно, считая его за старшего, воскликнул неожиданно звонким голосом, в котором сплелись отчаяние и убежденность:

— А только я ни в чем не виноват! Вот как перед Господом Богом клянусь! — и широко перекрестился.

— Ладна-ладна, хади-хади! — подтолкнул его за дверь охранник. — Все вы не виноватый. Подфартила твоя — радуйся!

— Товарищ красноармеец! — вспылила Ирэна Яковлевна.

— Виноват, товарищ началник! — вытянулся охранник.

— И вообще: ваше место не здесь, а за дверью.

— Никак нет, товарищ началник! По инструкций положено стоять в помещений, при зека! Зека нарушай режим, моя зека хватай и тащи. Моя инструкций хорошо знает.

— Но в инструкции не сказано, что вы должны вступать в разговоры с кем бы то ни было. — Смуглое лицо Ирэны Яковлевны стало, как показалось Алексею Петровичу, еще темнее.

— Есть не вступать в разговоры, товарищ началник!

Ирэна Яковлевна поправила волосы, взяла следующую папку, замерла на мгновение.

— Габрилович Самуил Моисеевич, — прочла она каким-то упавшим голосом.