Жернова. 1918–1953. Москва – Берлин – Березники

Обедали в той же комнате, что и раньше, только на этот раз Ирэна Яковлевна от водки отказалась, лишь пригубила немного вина. Смидович опять много говорил, но все одно и то же, одно и то же, так что Алексей Петрович его уже и не слушал, искоса наблюдая за Ирэной Яковлевной и не уставая поражаться тому, что эта молчаливая и аскетическая на вид женщина — та же самая женщина, которая с таким безумством… в его номере… всего несколько часов назад… предавалась любви. Да она ли это? Да могло ли это быть на самом деле? А сегодня ночью? Что будет сегодня ночью? Или больше уже ничего не будет?

Он полагал, что не от него зависит, повториться этому безумству или нет, или — в тайне от себя — не хотел, чтобы зависело от него, предпочитая, чтобы это опять случилось как-нибудь само собой, помимо его воли, без его усилий. В этой тайной отстраненности тоже было что-то стыдное, но она, эта отстраненность, оправдывала его в собственных глазах и в глазах Маши.

И тут что-то защемило в груди Алексея Петровича, все окружающее его показалось таким ничтожным и грязным, и сам он тоже будто вымазался в дерьме, вымазался вполне добровольно, находя в этом даже какое-то сладострастие, так тем более, тем более… зачем это, зачем?

И чтоб не думать, он взял бокал, налил в него до половины водки и выпил ее одним духом.

— Вы, Алексей Петрович, считаете свою миссию уже выполненной? — холодно и с осуждением спросила его Ирэна Яковлевна, склоняясь над тарелкой.

— Видите ли, товарищ Ирэна… ("Зачем это я? Глупо. Она обидится и не придет сегодня"). Видите ли, я не очень подготовлен для таких сцен. Практика, так сказать, отсутствует. А это, — он дотронулся вилкой до бокала, и тот откликнулся тонким звоном, — это компенсирует.

— Ну, разве что так…

— Вот я вам расскажу, — тут же завелся Смидович, — как на Соловках мы вводили систему материальной заинтересованности. У Достоевского… хотя я терпеть его не могу за его махровый, извиняюсь, антисемитизм… — При этом Смидович смотрел на Алексея Петровича такими хитренькими глазками, будто точно знал про своего гостя, что тот тоже махровый антисемит, — …Так вот, у Достоевского, если помните, в "Записках из мертвого дома" есть такое понятие — урок. Дали урок, выполнил — и гуляй, рванина. И урок давали всегда артельный, то есть налицо всеобщая ответственность за этот самый урок. На Соловках мы использовали этот опыт проклятого прошлого: артель, то есть бригада по-современному; урок, то есть план, задание; и стимул — в виде увеличенного пайка. Кто не работает, тот не ест, — железный принцип социализма. А кто работает хорошо, тот и ест соответственно. Ну, а кто ест, тот и есть. Ха-ха-ха! — И засмеялся, сотрясаясь всем своим жирным телом: тряслись щеки, уши, подбородки, все вместе и по отдельности. Алексей Петрович, глядя на смеющегося Смидовича, почувствовал, как жгучая ненависть охватывает все его существо, он даже не заметил, как в руке у него очутился столовый нож, который он сжал с такой силой, что литая фигурная ручка ножа больно врезалась ему в ладонь. Это отрезвило.

Отведя взгляд от Смидовича, Алексей Петрович пробормотал:

— Мда, судя по этому столу, мы с вами работаем лучше всех.

— Так это ж святая истина! — воскликнул Смидович, моментально прервав свой дьявольский смех. — Возьмите в качестве примера меня. Встаю в пять, ложусь за полночь, и целый день, целый день то там, то здесь, то еще где. И все надо видеть, все надо знать, предусмотреть, если угодно, спланировать. А как же! Истина, самая это истина и есть!

Когда — уже после обеда — возвращались назад, Ирэна Яковлевна бросила на ходу:

— Не ожидала от вас, что вы так легкомысленно себя поведете. Надо же все-таки думать.

— Над чем именно? — спросил Алексей Петрович, вдруг почувствовав непреодолимое желание надерзить, вывести Ирэну Яковлевну из равновесия.

— Ах, оставьте! Вы отлично знаете, что я имею в виду: мальчишество ваше! Да! Вы не знаете Смидовича.

"Вот те раз! — Алексей Петрович даже остановился от неожиданности. — Товарищ Ирэна — и вдруг такое!" И не потому, что он действительно не знал Смидовича, — черт с ним! — а потому, что решил, будто уже вполне знает Ирэну Яковлевну.

И тут же успокоился, глядя на ее тонкую фигуру: она придет, она непременно придет и безумство повторится.

Глава 12

И снова потянулись люди, похожие друг на друга, так что Алексей Петрович уже чуть ли не клевал носом.

— Всеношный… Петр Степанович, — прочла Ирэна Яковлевна на следующей папке.

Охранник выскочил за дверь и закричал:

— Всеношны! Давай сюда Всеношны!

Алексей Петрович очнулся и похолодел: вот чего уж он не ожидал, так не ожидал, что Петр Степанович Всеношный окажется здесь, в Березниках, и им доведется встретиться.

Как поведет себя Петр Степанович, увидев Алексея Задонова, брата своего друга? Как вести себя самому? Сделать вид, что не знакомы? Или, наоборот, броситься к Петру Степановичу, показать, как он рад его видеть? И это при охраннике? Ни в коем случае! Так что же делать? Уйти?