Жернова. 1918–1953. Москва – Берлин – Березники

"Господи, что я говорю? Зачем я это говорю? Он ведь и сам отлично понимает, как надо поступать, и даже лучше меня понимает, потому что прошел через это, а я — нет, я просто трушу… Ты вообще стал трусом, патологическим трусом — в этом все дело".

— Я вас видел… в столовой видел. Вы мимо шли, — пояснил Петр Степанович причину своей выдержки. Посмотрел на Алексея Петровича тусклыми глазами. — Не знаете, как там мои?

— Ваши? А вы разве писем не получали? Из дому…

— Нет, ни разу.

— А остальные?

— Редко кто-нибудь. Очень редко.

— В прошлом году ваша жена прислала письмо, еще одно в этом году, в августе, кажется… Тогда было все хорошо. Думаю, что за эти месяцы ничего худого не случилось. Лева, по крайней мере, мне ничего не говорил. А если бы случилось, то сказал бы…

Вдруг спохватился:

— Может, вы курить хотите? — И с этими словами Алексей Петрович суетливо достал портсигар, раскрыл его. — Курите, пожалуйста!

Петр Степанович долго не мог вытащить папиросу трясущимися грязными пальцами с неровными ногтями, с черными ободьями под ними, с синими пятнами, с красными лишаями на коже. Алексею Петровичу пришло в голову самому достать папиросу и вложить ее в пальцы Петра Степановича, но он побоялся, что тот расценит это как брезгливость, и поэтому терпеливо дождался, пока Петр Степанович выцарапал одну из них, изрядно ее помяв. А уж спичку Алексей Петрович зажег сам. Но как только Петр Степанович сделал первую затяжку, лицо его сморщилось, из глаз полились слезы, он уткнулся лицом в ладони и зарыдал, громко всхлипывая, захлебываясь, задыхаясь, сотрясаясь всем своим длинным и худым телом.

Глава 13

В купе мягкого вагона Алексей Петрович был совершенно один. Да и на весь вагон пришлось меньше десятка пассажиров. Все это были какие-то странные, погруженные в себя люди. Они разбрелись по своим купе и будто затаились там в ожидании отправления поезда. Только двоих из них провожали — скорее всего, жены, — остальные же пришли поодиночке, поодиночке же, с интервалами, прошли в вагон.

Алексей Петрович, кинув свой чемодан на диван, вышел на деревянный перрон вокзала, повизгивающий от крепкого мороза, и наблюдал, как в другие — плацкартные — вагоны садились бывшие заключенные, одетые в новенькие телогрейки, называемые фуфайками, ватные штаны, цигейковые шапки и кирзовые сапоги. Возле каждого вагона топтались — помимо проводников — красноармейцы с винтовками в длинных овчинных тулупах.

От дыхания людей шел пар, пыхтел паровоз, дымили и воняли угаром вагонные печки, бывшие зэки выскакивали из низкого бревенчатого здания вокзала, оглядывались по сторонам и торопливо семенили к своим вагонам, держа в одной руке тощие вещевые мешки с болтающимися лямками, в другой — бумаги.

Людей по перрону сновало не так уж и мало, и будь это на Ленинградском или Ярославском вокзалах Москвы, стоял бы гул от голосов, слышались бы восклицания, била бы в глаза оживленность и суета, а здесь лишь скрип промерзшего деревянного перрона под торопливыми шагами, равномерное пыхтение паровоза да резкие металлические звуки молоточка, проверяющего тормозные буксы железнодорожного рабочего.

Стоило закрыть глаза, — и Алексей Петрович не удержался от этого соблазна, — как возникало ощущение, будто находишься внутри муравьиной кучи или какого-то механизма, который чавкает, визжит, гудит, стучит и скрипит своими колесами и шестеренками, но все это само по себе, без человеческого вмешательства.

Алексей Петрович знал, что Ирэна Яковлевна не придет его проводить, но все же ждал почему-то и надеялся: по его понятиям то, что между ними произошло, требовало каких-то внешних подтверждений, доказывающих не случайность их отношений и возможность продолжения в будущем.

В последнюю ночь он попытался завести разговор об этом — об их встрече в Москве, и не столько потому, что ему в ту самую минуту хотелось этой будущей встречи, сколько потому, что он не мог не завести этот разговор, иначе в собственных глазах выглядел бы непорядочным, подлым человеком, получившим от женщины все и почти ничего не давшим ей взамен.

Конечно, это были устаревшие представления об отношениях между мужчиной и женщиной, а если смотреть на эти отношения с позиций сегодняшнего равенства между полами, то неизвестно, кто получил больше, он или она. Однако новые отношения между людьми вообще, между мужчинами и женщинами в частности, существовали лишь в статьях и очерках, которые писал Алексей Петрович, старые же понятия об этих отношениях все еще держали его крепко в своей власти, и он втайне гордился этим.

Увы, Ирэна Яковлевна не поддержала его попытки обозначить их отношения словами, сделав вид, как она это умела делать, что он не сказал ей ничего такого, на что необходимо отвечать. Только потом, когда он уходил от нее — последние ночи они проводили у нее в номере, — она как бы между прочим заметила:

— Я не знаю, как и что будет в Москве. Возможно, я позвоню вам.