Жернова. 1918–1953. Москва – Берлин – Березники

Иван Митрофанович всем своим существом привычно переносился в глубь веков, на Апеннинский полуостров, представляя себя то патрицием-рабовладельцем, то колоном, то рабом. Он видел улицы тогдашних городов, слышал речи их жителей, сражался на крепостных стенах с полчищами варваров, участвовал в гражданских войнах, умирал и воскресал, наблюдая, как приходят новые поколения, а с ними приходят и новые проблемы, которые кажутся новым поколениям значительнее прошлых, и никто уже не убивается по былому величию и могуществу. Более того, сама метрополия разваливается на части, многие из которых подпадают под чужеземное господство, так что праправнукам великих цезарей приходится заботиться о том, как склеить эти части в единое целое. Главное — народ выжил, выстоял, создал государство, свою культуру, занимает свое место в семье европейских народов. Дай бог то же самое и России…

Правда, сегодня власть в Италии принадлежит диктатору Муссолини, а это какая-то карикатура на римских диктаторов прошлых веков, следовательно, власть эта недолговечна, преходяща, хотя фашизм, как разновидность крайних общественных движений, по-видимому, имеет какую-то перспективу, поскольку и в Германии нечто подобное тоже набирает силу. Во что выльется это движение, пока трудно сказать, но ясно одно, что оно родилось как бы в противовес той аморфности и неопределенности, вседозволенности и анархии, которые раздирают мир в последние десятилетия; может быть даже — в противовес большевизму, тоже вполне прогрессивному и бескомпромиссному, да только два этих разнополярных движения сосуществовать долго наверняка не смогут.

Оздоровит ли нацизм Германию или, наоборот, втянет ее в конфликт с другими странами, покажет время. Пока же нацисты пугают всех своей радикальностью и нетерпимостью. Но и большевики поначалу тоже были значительно радикальнее теперешнего, а нынче устанавливают дипломатические и торговые отношения со своими идейными врагами, укрепляют государственность, то есть обживаются на завоеванных позициях, хотя на словах все еще пыжатся разрушить «весь мир насилья» до самого основания.

Иван Митрофанович не был западником, он был, скорее, славянофилом — в исконном значении этого слова, подаренного русским патриотам его идейными противниками, слова, прижившегося в сознании как самих русских патриотов, так и всего общества. Славянофильство в конце века трансформировалось в черносотенство, то есть в глубинную идею самодержавия, православия и народности, уходящую корнями в шестнадцатый век, век становления Русского государства. Однако идея эта, увы, не выдержала испытания временем, она не сумела противостоять разрушительным западным течениям либерализма и большевизма, хотя и предостерегала народ о пагубности этих течений для России.

Но что случилось, то случилось. Поздно рвать на себе волосы. Надо взглянуть на действительность с новых позиций, исходя из реальностей, а не утопических мечтаний. Несмотря ни на что, Иван Митрофанович продолжал верить в особый путь России, верил, что когда-нибудь наступит и для нее время оздоровления, возрождения ее могущества и возвращения в семью именно европейских народов. Он знал, что будущие поколения посмотрят на его чисто человеческие страдания так же, как он из временного далека смотрит на страдания образованных древних римлян, патриотов своего государства, засвидетельствованные в их писаниях.

Однако с точки зрения этого далека его оторванность от России не представлялась ему избавлением от иссушающего ига большевистских комиссаров: иго большевистских комиссаров продолжало оказывать на него свое моральное воздействие, подчеркивая его беспомощность перед историческим фактом, но сей исторический факт уже не казался случайным и нелепым. Тем более что на Руси произвол — явление постоянное и вполне обыденное, меняются лишь названия, но не сущность: татарское иго, иго Ивана Грозного, Петра Великого, Николаев и Александров, Ленина, Сталина…

Конечно, хотелось бы еще при жизни увидеть, как в этой закономерности минус сменится на плюс, хотелось каким-то образом самому влиять на процессы обновления, верилось, что собственный опыт, даже такой печальный, какой выпал поколению Ивана Митрофановича, поможет этому обновлению. Но он знал, что вера эта наивна: не помогли Нестерову и его коллегам умные книги римлян и последующих философов, в которых было так много предупреждений русской интеллигенции. Вряд ли помогут и его книги отдаленным потомкам.

Увы, известная сентенция, что умный учится на опыте других, а дураку и собственный не помогает, выдумана в насмешку над здравым смыслом: меняются времена, меняются вместе с ними люди, и прошлый опыт кажется неприменимым в новых условиях. Лишь когда проходит какое-то время и страсти утихают, лишь тогда лучшие умы общества начинают анализировать и сравнивать, и приходят к выводу, к которому приходили задолго до них: все повторяется в этом мире, меняются лишь декорации, принимаемые современниками за сущность самой жизни.