Жернова. 1918–1953. За огненным валом

— Д-да я… зад-думался вот, — смущенно оправдывался лейтенант. А потом, спохватившись, протянул руку: — Здравствуй!

— Здравия желаю, товарищ лейтенант! — вскинула Урюпина руку к шапке-ушанке и вытаращила глаза, подражая туповатому служаке. И только после этого, заливаясь смехом, сняла рукавицу и протянула Красникову вытянутую ладошку.

Красников задержал эту ладошку в своей руке.

— А ты разве не обедаешь с нами? — спросил он.

— Я уже обедала. Да и дела у меня: надо вашим легкораненым перевязку сделать. И вам… Вас, говорят, кантузило?

— Д-да т-так, нем-много. Об-бойдется.

— Жаль, я ничем не могу помочь, — произнесла Урюпина и тут же спохватилась: — Да вы идите! Идите! Мы еще увидимся, — пообещала она, повернулась и пошла среди сосен упругой походкой, раскачивая бедрами и высоко неся белокурую головку.

— Эй, красавица! — окликнул ее танкист. — Заходи к нам. На танке покатаем.

— В следующий раз, — засмеялась Урюпина и помахала рукой.

Красников улыбнулся и пошел в землянку.

В батальонной землянке собрались все офицеры, с трудом поместившись за длинным столом. Было шумно, накурено, пахло свиной тушенкой и водкой. Едва Красников, пригнувшись, переступил порог землянки, шум еще больше усилился, все задвигались, уступая ему место.

— Лейтенанту — штрафную! — возгласил Леваков, сидящий во главе стола.

Красников принял полный стакан и, все еще оставаясь под сумбурным впечатлением от разговора с Кривоносовым и от встречи с Ольгой, произнес:

— За тех, кто не вернулся. За лейтенанта Плешакова, за бывшего майора Сугробова, за бывшего подполковника Дудника! И за раненых тоже. За всех! — и выпил свой стакан в наступившей тишине.

Глава 24

Война — это не только стрельба, атаки и контратаки, наступления и отступления; война — это еще и писание всяких бумаг. Чем меньше те или иные люди причастны к непосредственному взаимоуничтожению, тем больше бумаг они пишут.

Интенданты — сколько чего привезено, получено, отдано, потеряно в результате естественной убыли, артиллерийских обстрелов и бомбежек, от диверсионной деятельности противника, на что списывается и то, что брошено, растащено и разворовано…

Похоронщики — сколько после боев (если, разумеется, войска наступали) собрано трупов, своих и противника, сколько и где похоронено, какие при этом произведены затраты — истрачено хлорки и лопат, овса и сена, бензина и солярки…

Трофейщики — сколько винтовок и автоматов, пулеметов и пушек, танков и машин, своих и немецких, исправных и годных лишь на металлолом, — собрано, свезено, отгружено. И снова затраты, затраты, уйма всяких затрат.

Смершевцы — сколько шпионов и диверсантов поймано, уничтожено, раскрыто, обнаружено.

И все вместе — сколько непосредственных исполнителей отличилось от рядового до генерала; и чем дальше движется бумага, тем меньше там рядовых, тем больше генералов…

И вообще: чем больше написано, тем большая произведена работа, тем больший ущерб для противника, тем больше шансов получить награду, повышение по службе и оказаться еще дальше от передовой — от того места, где стреляют, калечат и убивают, где меньше всего достается наград и чинов.

На войне каждый занимается своим делом. Кому-то со стороны может показаться иное дело малозначащим или даже ненужным и вредным, но это вовсе не значит, что это дело на самом деле ненужное и вредное, и чаще всего потому, что человек, затевая какое-то дело, не всегда может определить, принесет оно пользу или вред.

Скажем, ловить шпионов — дело нужное, просто необходимое. Тем более когда войска готовятся к наступлению. Но ловить их надо там, где они должны водиться. А если их в каком-то месте нет и быть не может, а должность по их ловле существует, то должны существовать и шпионы. В эту истину надо крепко верить, потому что если ты исправляешь должность, а веры в нее нет, то тебе остается разве что застрелиться.

Старший лейтенант Кривоносов стреляться не собирался. Он был представителем отдела контрразведки «Смерш», что в расшифрованном виде означает «Смерть шпионам!», где сокращены не только слова, но и восклицательный знак, следовательно, должен был делать свое дело тихо и незаметно, не привлекая ничьего внимания, — как и положено по должности. Он был абсолютно уверен, что если бы не было в штурмовом батальоне шпионов или людей, готовых при известных обстоятельствах ими стать, то его бы на эту должность не определили. Поэтому он считал своим долгом всякий вызывающий подозрение факт тысячу раз проверить, действуя по принципу: лучше переборщить, чем недоборщить, но взять от этого факта все, что он может дать, ибо каждый факт обязательно связан с другими фактами, которые надо только разыскать. А за фактами всегда стоят люди. Таков смысл его службы, на это он давал присягу, расписывался в прочтении всяких секретных инструкций и наставлений, по ним он и действовал.