Жернова. 1918–1953. За огненным валом

В польскую деревушку, где теперь располагался штаб армии генерала Валецкого, Алексей Петрович приехал ночью, усталый и злой. Деревушка не спала, она жила напряженной жизнью, которая говорила опытному журналисту о близких событиях, ожидаемых давно и с нетерпением. Хотя нигде не пробивалось ни огонька, однако стучали движки, вырабатывающие электроэнергию, урчали подъезжающие и отъезжающие машины и мотоциклы, лишь изредка включающие подфарники, туда и сюда сновали люди, дымили полевые кухни, возле зениток копошились расчеты, ржали и взвизгивали сцепившиеся низкорослые монгольские лошади, на каждом углу патрули проверяли документы, — все двигалось в этот поздний час и вращалось вокруг какого-то центра, то отскакивая от него, то вновь к нему притягиваясь.

Алексей Петрович нашел редакцию армейской газеты и, выпив стакан водки, съев разогретую на электрической печке банку американской тушенки и запив ее кружкой обжигающего чаю, вскоре лежал на раскладушке в маленькой каморке, укрытый бараньим тулупом. Рядом с раскладушкой стояли его сапоги, на полу валялась кобура с пистолетом и полевая сумка. От сапог, от портянок, брошенных на ящик из-под консервов, несло потом, пованивало и от тулупа, но Алексею Петровичу все это было нипочем. Он провалился в сон, едва коснувшись головой сложенного вчетверо ватника, и перед ним замелькали деревья, кусты, потянулась разбитая дорога, брошенные на обочинах машины и другая истерзанная техника, наша или немецкая, но больше все-таки — немецкая.

Однако поспать Задонову не дали. Его растолкал редактор армейской многотиражки, склонившись к самому уху, дохнул чесноком и сообщил испуганным шепотом:

— Там полковник Путало, начальник политотдела армии. Он хочет вас видеть.

— А откуда он узнал, что я здесь? — спросил Алексей Петрович, спуская ноги с раскладушки, но редактор лишь ухмыльнулся и выскользнул из каморки.

Алексея Петровича, уставшего, невыспавшегося, вовсе не обрадовала перспектива иметь дело с полковником Путало. Этот неугомонный комиссар, очень падкий до журналистов, полагал, что оказывает великую честь пишущей братии, таская ее за собой, посвящая в секреты работы политорганов на определенном — непременно историческом — этапе. Но и отказаться от его опеки никак невозможно: во-первых, настойчив, аки дьявол; во-вторых, злопамятен; в-третьих, его опека имеет и несомненные преимущества: можно побывать практически в любом месте и получить практически же любую информацию, но главное — он хлебосолен, как купец первой гильдии, и большой гурман.

Кряхтя, Алексей Петрович обмотал ноги сырыми портянками, натянул с трудом сырые сапоги, оделся и вышел в комнату, где за редакторским столом восседала огромная глыбища полковника Путало и блестела его гладко выбритая голова, похожая на перезрелую дыню.

— Алексей Петрович! Дорогуша! Какими судьбами? — загудел полковник Путало, нависая над Алексеем Петровичем и заграбастывая его огромными лапищами. — А я прослышал, что вы объявились, дай, думаю, захвачу Задонова с собой… Читал ваш рассказ о слепом танкисте. До сих пор из головы не выходит. Как представлю себя в этом танке рядом с трупами и прочим, да в такую жару, так, знаете ли, самому тошно становится. Вот что значит русское слово и вот что значит талант. Я до сих пор вожу газету с этим вашим рассказом и, когда беседую с молодежью, привожу им в пример этих танкистов: пробирает до самых печенок. — И полковник Путало облапил еще раз Алексея Петровича и трижды ткнулся своим шершавым подбородком в его шершавые же щеки. Отпустив Задонова, прогудел: — Еду на передовую, место в машине для вас, дорогуша, обеспечено.

И с этими словами он подхватил растроганного от похвалы Алексея Петровича за талию, почти оторвав от пола, и потащил к выходу. Они втиснулись в «виллис», и тот запрыгал по неровностям проселочной дороги, по которой двигались войска, и не пёхом, а все больше на «студерах», и по всему лесу стоял этот подвывающий гул машин, двигающихся в сторону передовой.

«Виллис» обгонял колонны, почти съезжая в канавы, рыскал по талому снегу и грязи, трясся на корневищах, а полковник Путало, подпрыгивая на сиденье и выгибая головой в шапке-ушанке мокрый брезент, кричал в ухо Алексею Петровичу:

— В войсках нынче, дорогуша, такой настрой… я бы сказал: такой политический настрой, что я даже и не знаю, с чем его сравнить. Народ чуть ни поголовно идет в партию и в комсомол, все желают войти в логово приобщенными к величайшей силе современности… Да-да-да! — прогрохотал Путало пушечной очередью, будто Алексей Петрович высказал сомнение в правдивости его слов.

«Виллис» тряхнуло, он ударился задком о сосну, отскочил и заглох. Дальше проехать было совершенно невозможно: и дорогу, и придорожье занимали танки, рычали моторы, густой дым застилал все кругом, ел глаза, першило в горле.