Жернова судьбы

Дунька хихикнула, зардевшись, схватила пустую посуду и, махнув подолом, убежала. Ванька прилёг на лавку, подложив под голову свёрнутый армяк. С полным желудком грустные мысли не шли на ум, и он не заметил, как задремал.

Пульхерию тоже одолевали мрачные думы, она всё надеялась, что муж её, несмотря ни на что, окажется человеком чести и сразу объявит радостную весть своему сводному брату. Но дни шли, а барин, вместо признания родства, отправил Ваньку на конюшню, ей запретил выходить одной из своих покоев, только в сопровождении Епифана – мужика, которого привёл в поместье Федька, пользовавшийся с недавних пор у барина безоговорочным доверием. Причём Епифан был не единственным, кроме него рядом с Сашей постоянно тёрлись ещё два Федькиных знакомца – Клим и Прохор, все они были примерно одного возраста, все какие-то мутные, с нахальством во взгляде и с наглыми ухватками, любители сладко поесть и хорошо выпить. Чуть не каждая трапеза превращалась в попойку.

Вскоре Пульхерия отказалась от совместных с мужем приёмов пищи, сославшись на дурноту и слабость во время беременности. Саша не возражал: с того времени как она понесла, жена перестала интересовать его в качестве женщины, он словно даже брезговал дотронуться до неё. Пульхерию это вполне устраивало, она усердно симулировала нездоровье, выходила из дома, охая, тяжело опираясь на руку Палаши, и никак не могла придумать способ увидеться с Иваном или передать ему весточку: Епифан не спускал глаз ни с неё, ни с горничной.

Настал девятый день по смерти Елизаветы Владимировны. В церкви на заупокойную службу кроме близких собрались знакомые семейства, те, кто счёл возможным приехать, вся дворня находилась тут же. Торжественно и печально поставили свечи все, начиная с Александра Андреевича и заканчивая самым младшим казачком. Воцарилось скорбное молчание, священник начал службу по покойной.

Пульхерия, стоя рядом с мужем, укрытая чёрным кружевным платком, пыталась, озираясь украдкой, найти Ваню. Крестясь и кланяясь, она поглядывала через плечо налево и направо и увидела его справа у самых дверей. Он размеренно осенял себя широким крестом, кланялся. Губы его шевелились, повторяя за священником слова молитвы. Вот взгляд его побежал по церкви и остановился на Пульхерии. Между ними словно протянулась тоненькая ниточка, по которой они передали друг другу всё, что им было важно: беспокойство друг о друге, любовь и тревогу о будущем. Ванька выглядел намного лучше, чем в день приезда Пульхерии: лицо очистилось от синяков и ссадин, на щеках и подбородке вновь закурчавилась русая борода, чистые волосы вились вокруг лба.

«Насколько же он благороднее, умнее, лучше своего брата! – с горечью подумала девушка – Господи! Почему ты так несправедлив?! – возроптала она. – Почему этот изверг живёт-поживает, заботясь только о своём удовольствии, а его брат вынужден страдать, как последний раб?!» – на глаза навернулись слёзы, она торопливо перекрестилась.

Семён Парамонович одобрительно посмотрел на молодую хозяйку, заметив в её глазах слёзы; старый слуга сам плакал.

«А ведь завтра, Иван Молчальник, Ванины именины, а я не смогу его ничем одарить», – совсем расстроилась девушка, слёзы потекли по её щекам.

– Пульхерия Ивановна, не убивайтесь так, – наклонился к ней дворецкий. – Всё в руцех Божьих, подумайте лучше о ребёночке… – он протянул ей чистый полотняный платочек.

Девушка утёрла глаза и улыбнулась старику:

– Постараюсь, Семён Парамонович, спасибо тебе.

Забота дворецкого тронула её до глубины души, но смерть свекрови не печалила девушку, она была, скорее, зла на неё, и тому было много причин: потому что сына своего барыня воспитала избалованным и испорченным негодяем, потому что, зная, кто Ваня по крови, она пальцем не шевельнула, чтоб возвести мальчишку в положение, равное Саше, потому, наконец, что не позаботилась освободить Ивана сама, а переложила это на плечи своего неуравновешенного и взбалмошного отпрыска. А он, видимо, собирался стать клятвопреступником и вовсе не спешил исполнить предсмертную волю матери.

Пульхерия положила руку на живот и пообещала себе вырастить сына (или дочь, но она почему-то была уверена, что это сын) достойным человеком, не баловать его, развивать хорошие качества характера и подавлять плохие, если таковые проявятся.

Старый дворецкий смотрел на неё и чувствовал глубокое умиление: «Какую же хорошую хозяйку послал нам Господь! Рано или поздно она охладит пылкую голову барина, и жизнь в поместье опять войдёт в прежнюю колею». Жизненный опыт, конечно, великая сила, но чуткости душевной старику явно не хватало, или в силу возраста он видел только то, что хотел.