Жернова судьбы

Поздравление именинников, затеянное Пульхерией, действительно, было при Елизавете Владимировне, она не скупилась на добрые слова и жаловала своих людей не только подарками, но и денежкой. Но девушка преследовала свою цель – ей нужно было передать письмо любимому, не вызывая никаких подозрений у зоркого супруга. Пульхерия зашила записку в пояс и надеялась, что Ваня найдёт её. «Милый мой Ванечка! – написала она. – Судьба не дозволила нам бежать, как мы с тобой порешили. Но я не оставила мыслей о побеге, напротив, желание моё возросло: жизнь в поместье становится невыносимой! Давай мыслить, как осуществить нашу мечту. Пиши ответ и спрячь его в оранжерее, там по правую руку горшки с апельсиновыми деревьями, за которыми я ухаживаю. Закопай в самое крайнее. Твоя П.»

Риск, конечно, был, но ведь Иван мог вызваться помогать садовникам, да и желание Пульхерии покопаться в земле подозрения не вызвало бы ни у кого – самолично следить за редкими растениями было новой модой среди помещиц.

Пульхерия нашла ласковые слова для каждого именинника, даже для Фёдора, коего ненавидела за жестокость всей душой, подавала подарки барину, который их вручал и принимал поклоны и слова благодарности. Иван, взяв пояс и выслушав поздравления, отвесил земной поклон хозяевам и сказал:

– Благодарствую за заботу, ваша милость, да хранит Господь вас и вашу супругу, доброго здравия вам и вашему будущему наследнику, – смотрел в пол и выглядел очень смирным.

Уже перед сном, лёжа на лавке, укрывшись зипуном, он поднёс к лицу пояс и вдохнул аромат, исходящий от него: пахло жасминовым маслом – любимым благовонием Пульхерии. Рассматривая искусную вышивку, он представлял, как пальчики его суженой держали его, как она склонялась над рукоделием, как внимательно и аккуратно стелила стежок за стежком. Поглаживая пояс, он неожиданно ощутил под пальцами какое-то утолщение, сжал его, помял и понял, что это бумага. Сон как рукой сняло, Иван вскочил, достал ножик, бережно, по шву, надрезал пояс и с замершим сердцем вытащил клочок бумаги. Прочитал, задохнулся от счастья, прижал к губам. Перечитал ещё несколько раз и сжёг в печке. Языки пламени бросали отсветы на его лицо, черты которого посуровели и стали выражать не только доброту и открытость, но и непреклонность: меж бровей залегла упрямая складка, а скулы затвердели.

Улёгшись обратно на лавку, парень стал думать, как им можно сбежать, но ничего на ум не приходило, ни единой дельной мысли, всё получалось, что им никак не удастся выиграть порядочную фору, а без неё отправляться в бега Ваня не видел смысла. Да если честно, даже сил думать о побеге у него не оставалось: так выматывали ежедневные труды и неотвязное чувство голода, сопровождавшее крепостных теперь постоянно: барин приказал урезать и объём порций, поэтому наесться досыта никак не удавалось. Девушки не особенно жаловались на уменьшение количества пищи, но вот молодым и крепким ребятам приходилось несладко. Иван чувствовал, что превращается в рабочую скотину, он почти ни о чём не размышлял, кроме как о хлебе насущном, уже не мог припомнить, когда последний раз писал стихи. Непосильный труд медленно, но верно вытеснял все мысли. Парень иногда вспоминал о своей прежней жизни в отдельной комнате, о возможности читать, когда и сколько заблагорассудится, и она представлялась ему нереальной, словно мираж. Иван смотрел на свои ладони, на которых прочно наросли мозоли, и думал, что теперь он, как Савка, пожалуй, не сможет удержать перо…Тоска крепко засела в его сердце, радостью были лишь записочки от Пульхерии, на которые он иногда отвечал, царапая плохим грифелем на обрывках попавшей ему в руки бумаги или на кусочках бересты.

Кроме тяжёлой работы приходилось ещё выносить придирки барских надсмотрщиков: Фёдор, Клим и Прохор шныряли по всему поместью, следили, как челядь исполняет свои обязанности, находили недостатки и недочёты и тыкали носом. Уже неоднократно Ванька заступался за Савку, который вовсе не был таким рукастым, как он, и всегда допускал какие-то промашки; несколько раз выручал дворовых девок, к которым далеко не ласково подкатывали подручные барина, один раз даже не стерпел и отвесил пинок Климу, невзрачному мужичонке, который зажал в углу Дуньку, пытаясь залезть ей под юбку. Всё это раздражало парня, он всё яснее ощущал несправедливость жизни и чувствовал, что чаша его терпения полнится капля за каплей.

В усадьбе стояла гнетущая тишина и не только из-за траура, но и из-за распоряжений барина. Безрадостное течение времени иногда прерывалось бесхитростными детскими развлечениями, когда, например, по первому снежку, который весьма припозднился в этом году, молодёжь вылепила снеговиков и покидалась снежками, за что тут же получила нагоняй от бдительного Фёдора.