Жернова судьбы

После поминального обеда, когда именитые гости разъехались, Александр Андреевич приказал всей челяди собраться во дворе. Все пришли: управляющий, дворецкий, писарь, кондитер, камердинер, парикмахер, лакеи, повара, кучера, конюхи, портные, садовники, ткачи, пекари, охотники, сапожники, башмачники, столяры, каретник, медник, кузнецы, каменщики, прачки, горничные, музыканты, певчие, скотники и скотницы, птичница, казачки, дворник, псари да бабка Мирониха – всего без малого сто восемнадцать человек. Барин вышел, оглядел разнородную толпу и спросил их, затаивших дыхание:

– Я ваш отец – вы мои дети, так?

– Вестимо так, батюшка! – ответили вразнобой.

– После кончины матушки моей я много думал и понял вот что: мать моя, безусловно, была редкой женщиной, умной, но чрезмерно доброй, непрактичной, – Саша назидательно поднял указательный палец. – И эта доброта сыграла нам плохую службу: достаток поместья в этом году упал! Плохо вы радеете о барском добре!

Ванька с изумлением вскинул голову: он самолично сводил доходную ведомость и знал, что ныне год был весьма хорош! И цена зерна была высокой, и крестьяне исправно работали, не отлынивая – никаких нареканий не было от покойницы!

– Барыня довольна была! – выкрикнул он, словно его кто за язык тянул.

Саша прищурился на него:

– Это кто такой грамотный? Поди сюда!

Ванька выдвинулся вперёд:

– Я, ваша милость.

– Ну, понятно, – усмехнулся Александр Андреевич. – Ванька-конюх, месяц побыл счетоводом и считает, что знает всю подноготную, от сих до сих! Кто ты есть? Отвечай, когда я спрашиваю! – голос его зазвенел.

– Крепостной ваш.

– То-то, дурень! А я – барин твой, мне лучше знать! Иди вон с глаз моих, – отмахнулся , как от мухи.

– Итак, – продолжил Саша, медленно расхаживая перед толпой слуг, – они, как стадо коров, одновременно поворачивали за ним головы. – Матушка моя была непрактична, за высокий доход не ратовала, слуг не наказывала, и в результате, что мне досталось в наследство? Усадьба обветшала, сад зарос, зверинец в запустении, псарня – стыдно гостей позвать и так далее, и так далее, и так далее! – голос барина упал. Дворня внимательно слушала.

– Всё нужно приводить в порядок. Как? – Саша сделал паузу, словно желая услышать ответ. – Очень просто! Будем сокращать расходы и увеличивать доходы! Отныне отправляющиеся на промысел крестьяне будут вносить оброк в два раза больше прежнего, то есть шесть рублей, – поднялся небольшой гул. – Далее. Вас, дети мои, очень много. Зачем мне столько конюхов, скотников, каменщиков и прочее? Я достаточно скромен, мне без надобности такое количество слуг, поэтому часть дворовых вернётся обратно в деревни! Затем. Будет вводиться экономия продуктов, одежды, обуви, зимой – дров, всё это сократит расходные статьи…

– Барин, ты нас уморить хочешь? – крикнул кто-то. – И так разносолов не видим, щи пустые да кашу едим – и это отобрать желаешь? Что ж нам, святым духом питаться?

– Это кто там голос подаёт? – присмотрелся Саша, но крикун смолчал.

– Кто-то из конюхов, мин херц, – шепнул ему Федька.

– Запомни! – так же тихо ответил он и возвысил голос. – И третье: чтобы я был уверен в выполнении моих приказаний, в имении будут особые люди, которые станут следить за вами и записывать все проступки и непослушания в кондуит, за кои потом будет назначаться наказание. Чем тяжелее вина, тем суровее наказание.

– А что за наказание-то, барин? – в полной тишине угрюмо спросил кто-то.

– Разные, – развёл руками барин. – Дополнительная работа, уроки, холодная, розги. За самые тяжёлые – в жандармерию или на каторгу. Вот как-то так. Да, Фёдор, – обернулся он к подручному, который держал в руках толстую амбарную книгу в кожаном чёрном переплёте, – сделай-ка первую запись: Ванька-конюх дерзко говорил с барином. И вторую: Ванька-конюх спорил с барином об еде.

– О еде, – пробормотал Иван.

– Это не он, барин! – раздался голос.

– А кто? – ответа не было. – Значит, он. Ну, что стоим? Отдых закончился, пошли все по местам!

Преобразования коснулись не только поместья, но и деревень. Александр Андреевич не поленился: самолично разработал целое уложение о наказаниях для отлынивающих от работы и нарушителях порядка. В уложении прописывалось, за что крестьянина дополнительно нагрузить работой, отобрав его дни, за что – применить розги, батожьё или кошки. Надоумил новоиспечённого хозяина сосед-помещик Болтов, у которого каждую субботу в имении творился домашний суд и который считал, что без телесных наказаний крестьянин портится и развращается.

– Крестьянам надо вбить в головы, Александр Андреевич, – внушал ему Болтов, сидя рядом за поминальным столом, – что лучшей жизни они нигде не найдут! А чтоб даже возможности искать ее не было, надо работой загрузить: в четыре подъем, до девяти вечера пусть работают. Если что грешное на ум взбредёт или, хуже того, роптать начнут – значит, мало им работы было, надо больше загружать! А недовольных – сечь. Батогами, розгами или плетью, но так, чтоб не искалечить, чтоб работать мог.