Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов

При таком подходе новоиспеченным служителям правосудия не было никакого интереса ни учиться, ни набираться профессионального опыта. Первые трибуналы никому не были подконтрольны и ни перед кем не отчитывались. Вышестоящих судебных инстанций, а, следовательно, апелляции и кассации не существовало.

На фоне всеобщего правового невежества у трибунальцев утверждалось чувство безответственности и вседозволенности. Как следовало из Декрета № 1, любой приговор можно было мотивировать соображениями революционной совести, классового правосознания и целесообразности, не связывая себя никакими другими ограничениями. Даже если они исходили от самой Советской власти.

Убедительным свидетельством подобного подхода служит приговор адмиралу А.М. Щастному, которого Ревтрибунал при ВЦИК Советов осудил к расстрелу, хотя до этого постановлением II Всероссийского Съезда Советов смертная казнь была отменена. Приговор привели в исполнение немедленно. Большевики не соблюдали даже ими же принятые законы.

Примечательно на сей счет высказывание И.В. Сталина, своеобразно объяснившего немецкому писателю Эмилю Людвигу обоснованность практики превышения трибуналами своих полномочий в части назначения наказания: «Мы совершили ошибку, проявляя подобную мягкость по отношению к врагам рабочего класса. Если бы мы повторили и дальше эту ошибку, мы совершили бы преступление по отношению к рабочему классу, предали бы его интересы. И это вскоре стало совершенно ясно. Очень скоро выяснилось, что чем мягче мы относимся к нашим врагам, тем больше сопротивления эти враги оказывают… Мы поняли из опыта, что с этими врагами можно справиться лишь в том случае, если применять к ним самую беспощадную политику подавления»[8].

Поощряемые властью члены первых ревтрибуналов — «неопороченные» граждане, не знавшие толком даже русской грамоты, забросившие крестьянскую соху и фабричный верстак, очень скоро расселись на всех этажах судебных инстанций. Прочно усвоенное с первых революционных лет пренебрежение к праву и стремление все решать согласно своим собственным представлениям о целесообразности на основе революционного правосознания засело в их умах навсегда.

В сфере судопроизводства прекратили свое существование такие процессуальные нормы, как состязательность, право на защиту, равенство перед законом и судом, гласность. Свобода публичной критики советской действительности, в том числе и трибунальского правосудия, во-первых, пресекалась цензурой, а во-вторых, если она все же попадала в газету, автор, а заодно и издатель могли попасть под специально учрежденный для пресечения подобной смелости Трибунал печати.

Так, с поощряемых Советской властью игнорирования законов, пренебрежения правом начинался всеобщий произвол, который неизбежно должен был привести к массовым репрессиям. Противодействия этот процесс не встречал, а потому набирал силу, расширялся, расползаясь из столицы до самых окраин государства.

Существует ряд критериев, которые характеризуют правящий режим как террористический, репрессивный. Это диктаторская форма правления, которая отбрасывает все предшествующие достижения демократии, в том числе в сфере судопроизводства, упраздняет прогрессивные законы, сворачивает деятельность правозащитных институтов и правоприменительных учреждений, призванных охранять права и свободы граждан, изгоняет оттуда опытных профессионалов, заменяя послушными исполнителями воли правящей номенклатуры. Это вмешательство партийно-государственного аппарата в деятельность суда, прокуратуры и силовых структур. Это идеологическое обоснование репрессивных мер наличием «врагов народа» и необходимостью беспощадной борьбы с ними, пресечение малейшей критики курса, проводимого в стране. Наконец, это создание атмосферы вседозволенности и безнаказанности организаторов и проводников репрессивной политики, которым правящая верхушка развязывает руки, побуждая решать вопросы, руководствуясь исключительно соображениями «революционного правосознания» и «революционной целесообразности».

На пресловутую целесообразность списывали самые жестокие внесудебные расправы. Ею с легкостью оправдали расстрел последнего российского императора и членов царской семьи, свертывание расследования дела Колчака и казнь адмирала. Уже первые внесудебные расправы над противниками породили в сознании новой власти ощущение безнаказанности за физическое устранение неугодных лиц.