Жестяной пожарный

Ответ был сокрушительный: я уже пересек красную линию допустимых трат, мой счет пуст, как карман мертвеца. Малую толику моего бывшего состояния я вложил, по рекомендациям обаятельных финансовых мошенников, в сомнительные предприятия, гарантировавшие стремительный высокий доход, – но и эти предприятия, информировал банк, потерпели крах и лопнули, и несчастная толика испарилась, как водяные брызги на раскаленной плите. Грейс, в общих чертах посвященная мною в события минувшей ночи, словом и телом выражала мне живейшее сочувствие, упрекая лишь в том, что я никогда не проявлял должного интереса к банковским отчетам и даже не думал вникать в их содержание. Пожалуй, она была права: не думал, не вникал. Теперь наступил час неприятных раздумий: евреи снова выиграли, я банкрот.

Впрочем, тут и думать было особенно не о чем – прежде всего нужно было реализовать дареный бриллиант чистой воды. Перевод камня обратно в наличность вызвал осложнения: драгоценная игрушка была куплена мною в кредит, еще не погашенный до конца. Таким образом, я оказался в долгу и перед ювелиром.

Потеря камня не очень-то меня расстроила: бриллианты – дело наживное, сегодня они есть, завтра их нет. Тем более злопыхатели всегда найдут повод пустить слушок, что драгоценность фальшивая, будь то даже знаменитый «Кохинур» из короны британских королей. А нет бриллианта – не будет и сплетен. Думаю, Грейс не разделяла эту мою позицию на все сто процентов.

Вслед за камнем наступил черед моего великолепного автомобиля «делаж»; пришлось, с болью сердечной, расстаться и с ним. С тяжкой грустью глядел я, как воплощение моей мечты о прекрасном выводят со двора. Муссолини, такой же, как и я, поклонник этой модели, не перенес бы подобного удара. А я перенес, хотя и не без труда. Чувство полновластного обладателя этого роскошного льва на колесах теперь было мне знакомо, и это немного скрашивало боль утраты.

Вырученные деньги ушли на оплату долгов; Ротшильд мог быть удовлетворен. Теперь мне в очередной раз предстояло решать проблемы заработка. Возвращение в городской распределитель кипятка претило моей вольнолюбивой натуре, да никто меня туда и не звал. Литературный доход представлялся, и совершенно обоснованно, недостаточным для содержания семьи.

По совету и с помощью одного из моих обеспеченных приятелей я открыл на набережной Орлож книжный магазин под вывеской «Обретенное время», побуждающей подкованного книгочея обратиться мыслью к знаменитому роману Пруста «В поисках утраченного времени». Зайдите в магазин, читатель, и вы найдете все, что ищете! Заходите же! Мой магазин открыт до полуночи, в то время как вся парижская книготорговля закрывается в шесть часов вечера! Придуманная мною многообещающая вывеска мне нравилась: будь я книгочеем, непременно бы заглянул.

Но торговля шла вяло, покупателей было мало. Эксклюзивные издания, избранные эссе и сборники стихов пылились на полках. Закон книготорговли «чем хуже книга, тем лучше она продается» я не желал принимать в расчет. Не прошло и несколько месяцев, как магазин пришлось закрыть: «Обретенное время» было утрачено, и, кажется, навсегда.

Но тут передо мной вынырнул из омута судьбы еще один шанс устроить свою жизнь.

Ну конечно же я снова говорю о Любе Красиной, встреча с которой на «Фазаньей ферме» – ей тогда только-только исполнилось двадцать два, она была разведена с политиком-радикалом Гастоном де Бержери – отвела ей заглавную роль в моей судьбе. Возможно, пороховая искра взаимного интереса и пробежала тогда между нами, и обожгла. Возможно… Потом мы вращались в одном кругу, встречались время от времени в обществе, и взгляды, которыми мы обменивались при встрече, были чуть-чуть более пристальными, чем принято в подобных случаях. Что ж, случается и такое.

Брак между Любой Красиной и Бержери оказался нестойким, страсть поблекла, отношения зашли в тупик. Конечно, до Любы доходили слухи о моих злоключениях – я их не скрывал, хотя и не выпячивал. На какой-то вечеринке она представила меня своему новому поклоннику, немецкому режиссеру Максу Офюльсу, бежавшему из Германии во Францию от набирающего силу нацизма. Офюльс показался мне неплохим парнем, но что-то похожее на ревность царапнуло по сердцу. Так, строго говоря, не должно было быть – но так было.

Через несколько дней в нашей с Грейс квартире раздался телефонный звонок: звонила Люба. С силой вжимая трубку аппарата в ухо, чтобы не пропустить ни звука, я с замиранием ждал, что скажет мне Люба Красина, и был готов ко всему: к взрыву счастья и крушению ни на чем не основанной надежды. Впрочем, надежда на прочном основании – это уже уверенность, а я был далек от нее.

– Манэ, вы очень понравились моему Максу, – начала Люба, и брови мои поползли вверх. – Он как раз собирается снимать кинофильм из парижской жизни: любовь утонченного аристократа к провинциальной крестьянке – она попробовала себя в мюзик-холле, потерпела неудачу и вышла на панель. В роли аристократа он видит вас: томительная красота и взгляд, опаляющий ледяным огнем. Это будет настоящая бомба на экране!