Жестяной пожарный

Мне было разрешено остаться в моем пансионате, только перебраться из занятого мною ничем не примечательного, заурядного номера в самую большую комнату дома на третьем этаже, под крышей. Эта комната, надежно изолированная от других, выполняла функции «люкса»: здесь даже была оборудована ванная, не говоря о прочих удобствах. В этом уединенном «люксе» можно было без помех проводить тайную сходку марсельских бандитов или селить молодую пару – чтоб молодожены подальше от назойливых знакомцев провели свой медовый месяц скрытно, беззаботно, в любовном поту.

Шкипера, а он, пожалуй, был такой же Жак, как я Пьер, привлекла в «люксе» ванна. Переговорив о чем-то вполголоса с хозяйкой пансионата, Жак или не Жак повернулся ко мне и удовлетворенно кивнул головой: «Все в порядке!» У меня возникло впечатление, что шкипер и хозяйка встретились не впервые в жизни. Впрочем, может, я и ошибался: шла война, я стоял на пороге тяжелого испытания и мои нервы были натянуты как струны.

– Хозяйка – сообразительная и услужливая женщина, – сказал мне шкипер, – она не будет нам мешать. Нам понадобится лед, много льда, и она берется обеспечивать нас всем необходимым. За дополнительную плату, разумеется. Мы начнем завтра же, в семь утра. Я приду с медсестрой. Будьте натощак.

Мои расходившиеся нервы, которые я пытался держать в узде, успокоила бы бамбуковая трубочка. Но, подчиняясь безоговорочному табу, я думал о ней с опаской, как будто не опиумом она была заправлена, а ядом кураре. Да и не было никакой трубочки у меня под рукой.

Ночь прошла беспокойно: было бы странно, если б я спал как дитя. В семь утра явился шкипер с медсестрой, строгой на первый взгляд, коренастой женщиной лет пятидесяти. Она надела поверх черного вдовьего платья длинный, до полу, фартук и прошла в ванную комнату.

– Сестра будет с вами все время, – сказал шкипер. – Весь курс лечения. Первые два дня я тоже проведу здесь, а потом буду навещать вас ежедневно. Теперь ваша одежда будет состоять из простыни, в которую вы завернетесь, как римлянин в бане.

Накидывая простыню, молча поданную мне строгой сестрой, я ломал голову над тем, что они со мной собираются делать. Я готов был принять все, что бы то ни было, и послушно плыть по течению. А там посмотрим.

В коридоре послышались негромкие шаги, потом тихий стук в дверь.

– Лед принесли, – выглянув, сказала сестра. – Можно?

– Можно, – разрешил шкипер. – Начинаем.

Из-за двери коренастая сестра втащила волоком в мою комнату, а оттуда в ванную клеенчатый мешок, наполненный колотым льдом. Я услышал веселый звон ледышек, ссыпаемых в ванну. Вслед за первым последовал второй мешок, сестра его приволокла из коридора.

– Лед на смену будут приносить каждые два часа, – пояснил шкипер. – Выпейте микстуру и полезайте в ванну. – Он протянул мне стакан с коричневой маслянистой жидкостью с резким запахом корицы. – Можете оставаться в накидке.

Я выпил залпом, и обволакивающее тепло спустилось от горла к груди и животу. Мне хотелось спросить, что все это значит – лед, коричная микстура, – но какое-то цепкое безразличие овладело мною, и я оставил свои вопросы при себе.

– Теперь идемте, – сказал шкипер и, поддерживая меня, как пьяного, под руку, повел к ледяной ванне. – Сначала будет очень холодно, шоковое состояние. Не пугайтесь и не паникуйте, выдерживайте характер. Через час вам станет лучше: вы не будете испытывать холод, останется только боль. Так должно быть, Пьер.

Поддерживаемый врачом и сестрой уже с обеих сторон, я переступил бортик ванны, набитой льдом, и лег на спину. Удар холода был так силен, что я утратил дар речи. Распялив свой фартук, сильная сестра стояла надо мной, как будто собралась меня ловить, если я вздумаю выпрыгнуть из ледяной ловушки.

– Человек ко всему привыкает, – услышал я шкипера, словно бы из дальнего далека, с другого берега жизни. – Только к холоду не сможет он привыкнуть никогда.

Это стало мне ясно уже на второй день лечения. Вначале я пытался, неизвестно для чего, вести подсчет смене льда в ванне, и проглоченным стаканчикам микстуры, и кратким перерывам между охлаждениями, граничившими с заморозкой, но вскоре запутался в цифрах; мне стало все равно. Вечером меня перекладывали из ледяной ванны в кровать, и я на несколько часов забывался сном, полным диких видений, бесследно исчезающих с рассветом. Мое тело, изувеченное холодом и измученное болью, больше не подчинялось мне. Время утратило способность к движению и спеклось в отвратительный клубок; я сбился со счета дней.

Строгая сестра, неотлучно при мне находившаяся, заменила для меня картину многокрасочного мира. Она была к тому же еще и совершенно молчалива, рта не открывала; может, и это тоже предусматривалось методом лечения. Я бы ничуть не удивился, если б узнал, что так оно и есть.

Лишь однажды, подсыпая лед в ванну, когда скрюченное мое тело били судороги, она наклонилась ко мне и сказала:

– Лучше б вы плакали и выли, как все, а то зубами скрипите, и всё… Даже страшно.