Жестяной пожарный

Наши группы должны были идти каждая своим путем, ведущим к победе и освобождению родины. Сотрудничеству – да, объединению – нет! Схожие причины предостерегли меня от слияния и с другими подпольными движениями, понемногу набиравшими силу, – например, со «Снайперами» во главе с не знающим страха и сомнения Жан-Пьером Леви. Этот Леви, еврей, отважно сражающийся за свободу Франции, в который уже раз с начала войны заставил меня задуматься над моим отношением к еврейскому вопросу или, проще говоря, к моему застарелому антисемитизму. Все евреи стяжатели, трусы и предатели? Но в первых группах Сопротивления в оккупированной зоне, да и у меня в «Последней колонне», с самого начала можно было встретить непропорционально много дворян-аристократов, русских, испанцев и евреев, в то время как французская народная масса, втянув голову в плечи, отсиживалась по домам в ожидании неизвестно чего. Аристократы и евреи плечом к плечу воюют за свободу моего отечества – это ж надо было такому приключиться! И неправдоподобную на первый взгляд ситуацию можно понять, если вдуматься: высокородные дворяне, традиционно передававшие из рода в род, из поколения в поколение хрустальное чувство чести, не могли принять порабощение Франции германцами с их бесноватым фюрером во главе и гордо поднялись на защиту родины. А евреи в бою за французскую свободу отстаивали право на жизнь для всего своего народа, приговоренного Гитлером к смерти. Это была бесстрашная позиция, и она пришлась мне по вкусу. Действительно, если у наших французов теплилась на самом донышке души надежда вырваться из лап петеновской полиции и гестапо, то у еврея не было и этой отдушины: его казнили бы дважды, если б смогли, – как подпольщика и как еврея.

Кочуя по промежуточным конспиративным квартирам между южным берегом и Лионом, в свободный вечерний час, если он выпадал на мою долю, я открывал книжку, которую привычно возил с собою, и чтением отгораживался от тревожной действительности. Каждый раз, естественно, то была другая книжка – в Марселе у меня скопилась целая библиотечка, было из чего выбрать. Последнюю неделю – я как раз пробирался в Лион, навещая наших людей по пути на север, – я читал Федора Достоевского. Как мало общего между копающимися в самих себе героями этого загадочного русского писателя и нашими французами! Где найти у нас такого Мышкина, к тому же князя? Или старуху, призывающую заголиться? Да и стоит ли искать! Пропасть между нами так глубока, что и дна не разглядеть. Хотелось бы поговорить об этой открывшейся мне разнице с моим другом Жефом Кесселем, но встретиться не удавалось, хотя он был в одной из подпольных групп на юге у театрального художника Андре Жирара. Пожалуй, он был прав, отказавшись присоединиться ко мне: ему было веселей и интересней планировать диверсии в кругу бесшабашных подпольщиков – актеров и музыкантов, чем заниматься скучным делом – писать статьи и развозить листовки. Он и в другом оказался прав: не победив опиум, я не смог бы руководить подпольным движением борцов за свободу. Как он был прав, мой друг Жеф! Только теперь, спустя месяцы, я это осознал сполна. Иногда, сидя вечером над книгой, я без сожаления вспоминал бамбуковую трубочку – вспоминал так, будто это не я, а кто-то другой, мой тезка или вообще существо из другого мира, потягивал жемчужный дымок ласкового самообмана. Откладывая книгу, перед тем как закрыть сонные глаза, я забывал о наркотическом колдовстве, как забывают о случайном пейзаже, промелькнувшем за окном поезда.

Как можно говорить о нашем противостоянии захватчикам, обходя участие в нем коммунистов, послушно выполнявших указания Москвы! До пакта Молотова – Риббентропа, сговора Сталина с Гитлером в 1939 году, влияние коко (так иногда презрительно называли коммунистов) во Франции было чрезвычайно велико. Наши коммунисты, а через них и Кремль, контролировали ряд профсоюзных объединений и тем самым оказывали влияние на «пролетарские народные массы» – могли вывести их на улицы. Это было бы открытым политическим актом, и власти Третьей республики не без опаски отдавали себе в этом отчет.

К просоветским коммунистам тесно примыкали многочисленные крупные и мелкие движения и группировки, придерживавшиеся левых взглядов. Этот сомнительный союз был разбит и расколот пактом о ненападении и сотрудничестве с гитлеровской Германией, подписанным в Кремле в присутствии Сталина. С той самой нацистской Германией, с которой Франция находилась в состоянии пусть даже «странной», но войны. Французы были шокированы таким оборотом дела: коко призывали их, по приказу из Москвы, «возлюбить врага своего» и не оказывать сопротивления оккупантам – новым друзьям Советов. Этот ослиный призыв не укладывался в голове, а если и укладывался, не вызывал ничего, кроме отвращения. К слову, и сами наши коммунисты выполняли московский приказ через не хочу, сжав зубы: подчиняясь ему, они стремительно теряли политическое и социальное влияние в стране.