Жестяной пожарный

Мои связи с де Голлем также обретают официальный характер: с согласия генерала я стал полномочным членом комитета Сопротивления, возглавляемого представителем де Голля Жаном Муленом. Теперь мое воинское звание звучит вполне солидно: подполковник. Предписания, полученные мною в моем новом качестве, соответствуют моим тактическим устремлениям: «обеспечивать и далее лидерство движения “Освобождение”», «организовывать политическую информационную сеть освободительного движения», «всеми возможными средствами развивать и расширять уже действующее политическое пропагандистское пространство на оккупированных нацистами и подконтрольных им французских территориях».

Все эти, отчасти бюрократические, новшества расширяли, к всеобщей радости моих товарищей, границы нашего оперативного пространства. Теперь, чувствуя за спиной мощную поддержку, мы могли делать больше! Нам хватало для этого и смелости, и дерзости, и изобретательности. Но, как утверждает поговорка, смычок даже гениального виртуоза нуждается в канифоли. Для успешного развития движения Сопротивления и выполнения поставленных перед нами задач нам нужна была «канифоль». И мы ее получили: миллион франков, доставленных отважным Питером Черчиллем – моим тайным приятелем Мишелем с подводной лодки – стал весьма значимым вкладом в наше подпольное существование.

Рост моего влияния в антигитлеровском движении, повышение в воинском звании – слухи об этом не проходили мимо ушей моей многочисленной голубокровной родни как с отцовской, так и с материнской стороны. Бароны и графы, даже из отдаленных родственных кругов, выражали недовольство мною еще с тех давних пор, когда я, оставив военно-морской флот и блестящую офицерскую карьеру, присоединился к подозрительным стихоплетам и журналистам в их поганом богемном мире. Не по той дорожке пошел этот Эммануэль, что тут и говорить! Черная овца в благородном семейном стаде!

После успехов в подпольной Франции, в Лондоне и Вашингтоне мое положение на ветви нашего генеалогического древа несколько укрепилось, но еще не совсем: я окончательно «побелею» и займу подобающее мне место лишь в том случае, если, подобно моим прославленным предкам при Наполеоне и Луи-Филиппе, усядусь в кресло министра какого-нибудь правительства. Тогда другое дело – я вмиг сделаюсь овечкой, белой, как альпийский снег.

Меня такие административные перспективы не увлекали ничуть. После «Освобождения» – не только в переносном, но и в прямом смысле – я отчетливо видел себя в кресле редактора влиятельной газеты или за писательским столом. Литература и журналистика были мне куда ближе, чем министерские труды: скользкие кулуарные интриги и скучное представительство на публике. Я многому научился за годы войны, и накопленный опыт не должен был остаться втуне: место ему будет отведено на страницах моих будущих книг.

Писательство и противостояние войнам, конца которым не видно, – таким я представлял свое будущее. Литературное сочинительство, по мере возможности, может стать подспорьем в этой схватке с кровавым злом, явившимся на свет вместе с мужиковатым Адамом и его не в меру любопытной подругой. Война – несомненное зло, унаследованное нами от мутного начала времен и оскорбляющее современного человека. Впрочем, и наши уважаемые предки с их копьями и мечами, в начищенных песком доспехах и железных шлемах, равно как и мы, могли бы избежать позора военной бойни, если бы своевременно задумывались над тем, как противостоять безумию взаимного смертоубийства с братьями по разуму.

Что с тех пор изменилось? Да, в сущности, ничего! Скудоумие публики повсеместно правит бал, борьба с красочной пропагандой войны не приносит видимых результатов. Отстаивание мира – благородная задача. Однако, оглядываясь назад, в туманное прошлое, я не вижу ни единого случая, когда бы такое благородство привело к успеху: военный рожок звучит куда резче и визгливей, чем задумчивый саксофон. Но оставить попытки – значит сдаться и признать поражение. Практика подпольной борьбы внушила мне первое правило: не сдаваться! А борьба в подполье – это и есть борьба с войной, борьба за освобождение и мир.

«Борьба за мир» звучит плоско и даже отчасти пошло – это во мне явно заговорил политический журналист. Но от оценки суть дела не меняется: я уверен, что для борьбы за мир ради победы можно идти в союзники хоть к дьяволу. Ну, хорошо – во временные союзники. Я верю в сильный мир, но не верю в козни дьявола. Так я устроен.