Жестяной пожарный

При всей игре воображения я ни секунды не сомневался в том, что встреча с президентом Рузвельтом, не испытывавшим к «капризному» де Голлю и тени симпатии, меня не ждет. А с кем? Это должно было выясниться на пороге кабинета или чуть раньше. Однако сам факт приглашения в Белый дом говорил о том, что решение принято и оно позитивно: иначе зачем было звать меня сюда, в святая святых американской власти? Можно было сообщить мне сокрушительную новость где-нибудь на задворках моего отеля и этим ограничиться… Но дело приняло иной оборот.

Мне было известно, что второй человек в США после Рузвельта – его доверенный помощник и главный советник Гарри Гопкинс. Это не составляло никакой тайны, это знали и принимали как должное многие десятки миллионов американцев. Влияние Гопкинса на президента было велико, его советы, политические и экономические, – неоценимы.

Войдя в открывшуюся передо мной дверь кабинета, я увидел поднимающегося мне навстречу из-за стола Гарри Гопкинса. Робкая надежда на благоприятный исход моей миссии переросла в уверенность.

Не дожидаясь вопросов со стороны хозяина, я заговорил, начав с того, что процитировал де Голля: «Франция проиграла сражение, но не проиграла войну». Я изложил географию и численность бойцов французского Сопротивления, называл тиражи изданий, доказывал, что пассивность населения позволяет нам действовать успешно: было бы несопоставимо хуже, если бы публика в своей массе была настроена против нас. Я подчеркивал с нажимом, что комитет «Свободная Франция» с генералом де Голлем во главе сумеет обеспечить поддержку изнутри войскам союзников, когда придет время открытия Второго фронта в Европе. Гопкинс внимательно слушал, делая пометки в блокноте, лежавшем перед ним на столе. Я не сомневался в том, что после окончания нашей встречи содержимое этих записей незамедлительно станет известно президенту.

После конфиденциального разговора с Гопкинсом, в ходе которого, по-видимому, устанавливались чаши весов и решалась наша проблема, меня провели к госсекретарю Корделлу Халлу и его заместителю Самнеру Уэллсу. Шагая по коридорам Белого дома, я был почти спокоен и усилием воли сдерживал в себе бурно клокотавшее торжество – чтобы оно преждевременно не выплеснулось наружу. При всей моей дипломатической близорукости я и представить себе не мог, что Гопкинс, не останься он удовлетворен результатом нашего разговора, отправил бы меня на встречу с госсекретарем, ведь это было бы уже ни к чему… Халл, в отличие от Гопкинса, задавал вопросы в основном о расстановке политических сил в Виши и на севере, где у меня – и это было известно моему высокопоставленному собеседнику – существовали свои независимые источники информации. Как видно, донесения разведки воспринимались им с долей сомнения; он хотел перепроверить и сопоставить скудные данные о политической ситуации во Франции. Получалось так, что во мне – тайном посланце генерала де Голля, мало кем здесь воспринимаемого всерьез, – госсекретарь видел источник информации, заслуживающий доверия. И это открытие пробудило во мне дополнительную гордость, прежде всего – за генерала, ожидающего в Лондоне вестей из Вашингтона. Но и за себя тоже.

Самнер Уэллс, заместитель госсекретаря, обсуждал со мной экономические вопросы, насущные для послевоенной Франции. Его указка, скользящая по карте, легко перепрыгивала из Бреста в Савойю, из Бретани в Марсель. Какие производственно-экономические усилия Вашингтона могут быть максимально эффективны на севере? Какие – на юге? Я мало что смыслил в этих материях, но после разговора с Уэллсом у меня сложилось впечатление, что заместителю госсекретаря интересно мнение знакомого с положением на местах непредвзятого дилетанта, а не искушенного эксперта. Американцы заглядывают далеко вперед и работают над грандиозным планом восстановления изувеченной послевоенной Европы; это составляет важную часть их отдаленных мировых ориентиров. Конца войны еще не видать, а американцы работают на опережение. В этом одна из основ их цивилизации.

Но главный сюрприз поджидал меня впереди. После встреч в Белом доме была назначена пресс-конференция: меня решено было вывести из тени и предъявить американской общественности. И дело тут, конечно, не во мне, а в де Голле: генерал впервые будет во весь голос объявлен полноправным игроком на европейской сцене, признаваемым Соединенными Штатами. Именно к этому стремились с самого начала войны Национальный комитет «Свободная Франция» и ее лидер. И вот – свершилось!