Жестяной пожарный

Итак, в июне 1943 года де Голль и его Национальный комитет переехали во французский Алжир. Один переезд, как справедливо уверяет народная молва, равен двум пожарам. Я был уверен, что на первых порах де Голлю придется в Алжире куда сложней в решении поставленных задач, чем в уже обжитом, привычном Лондоне. Наши прежние французские внутренние раздоры и распри расцвели в Алжире пышным цветом, как розы на ухоженной клумбе. Здесь были представлены, пожалуй, все без исключения политические реки, ручьи и ручейки – от католиков до коммунистов, от республиканцев до монархистов. Те, кто рассчитывали занять лидерские позиции в послевоенной Франции, здесь обосновались и представительствовали, и эта суета создавала ощущение политического хаоса, знакомого по тридцатым годам. Каждый по мере сил тянул одеяло на себя, приводя тем самым конкурентов в совершенную ярость и неистовство. А что творилось под одеялом, об этом лучше и не гадать. Может быть, об этом догадывались союзники, внимательно следившие за происходящим в Северной Африке и не оставлявшие попыток влиять на ход событий, но возможно, и они были далеки от разгадки. Естественно, все действующие лица преувеличивали свои силы и общественную значимость – а как могло быть иначе в такой мешанине? Самое время пришло появиться новой, сильной фигуре, которая, расчистив для себя место, смогла бы так или иначе покончить с раздраем в борьбе за воображаемую власть, консолидировать общественные устремления и занять главенствующее место на сцене. Такой фигурой стал вошедший, как нож в масло, в эту шекспировскую обстановку лидер «Свободной Франции» генерал Шарль де Голль. А другого и не было, сколько ни вглядывайся.

Почти сразу после приезда в Алжир у меня состоялся с генералом напряженный разговор. На встрече поздно вечером де Голль предложил мне возглавить в его кабинете комиссариат внутренних дел. В область моих полномочий должен был, разумеется, войти не только алжирский берег, но вся территория Франции, с ее своевольными подпольными движениями. И не столь важно, втолковывал мне генерал, что сегодня в силу сложившейся военно-политической обстановки я не смогу не только сполна, но даже в значительной части осуществлять функции, входящие в сферу деятельности моего ведомства. Важно другое: чтобы с того часа, когда власть перейдет к нам, я был готов безукоризненно исполнять свою миссию, а мой комиссариат – осуществлять возложенные на него функции.

– Я не справлюсь! – возражал я, подавленный непосильным грузом обязанностей, которые де Голль намеревался возложить на мои плечи. – Мой характер… Я не смогу!

– Сможете! – с полным пренебрежением отвел мои возражения генерал и взмахнул рукой, как будто наносил сабельный удар противнику. – Только взяв в свои руки внутренние дела, вы сможете реально помочь своим друзьям-подпольщикам; а начав чистить муниципалитеты, полицию и жандармерию от старых вишистских кадров тут, в Северной Африке, продолжить эту работу, когда мы вступим вместе с союзниками на землю метрополии! Именно в этой роли, именно вы принесете максимальную пользу нашей родине.

«Действительно, может быть, смогу», – подумал я, зачарованно глядя на генерала.

И согласился.

Так уж повелось и утвердилось: война многое меняет, а многое и коверкает в сознании ее вольных и невольных участников. Но заставить моих старых товарищей – богемных поэтов-символистов, эксцентричных художников-сюрреалистов и вдумчивых философов с циничным уклоном – увидеть во мне министра внутренних дел… Это было совершенно непредставимо! Циркового укротителя тигров, базарного шпагоглотателя или героического камикадзе – да, но только не шефа полиции и жандармерии. Но я и сам глядел на себя в своей новой роли с некоторым недоумением.

Время неслось галопом. Временное правительство начало свою работу. Присоединившись к государственному аппарату, мне пришлось тем самым выйти из тени и называться не Бернаром, а своим собственным от рождения именем – Эммануэль. Не скажу, что такой поворот радовал меня несказанно: я успел привязаться к своему подпольному псевдониму, да и в душе теплилась мечта: поработаю немного в чиновном кабинете – и снова туда, в подполье, к своим боевым друзьям…

19. Британский бульдог