Жестяной пожарный

Дошел слух, что де Голль решил повысить меня в звании и теперь в официальных документах я буду именоваться «генерал». Ничего, кроме недоумения, этот слух во мне не вызвал – приятного, надо сказать, недоумения. Два генерала в одной семье: авиатор Франсуа и я. По части военной науки я, конечно, был не силен и крепко уступал брату, но ведь руководители подполья не заканчивали Сен-Сир и боевого опыта набирались на практике. Два генерала! Папа́ был бы доволен. Если так пойдет дело, то еще немного, и я буду окончательно обелен в глазах родни и вернусь в семейное стадо в лучшем виде. Оставался еще наш братец Анри, убежденный монархист и боевой офицер, от всей души преданный делу «Сражающейся Франции»; я не удивился бы, если б и он вскоре дослужился до генерала. Имя Анри непременно всплывало, когда речь заходила об Алжире, где он пользовался широкой известностью, а тяга моего брата к конспирологическим ходам и политическим интригам еще сильнее разжигала его популярность… Неисповедимы пути войны! В мирное время мне и в голову бы не пришло, что я стану когда-нибудь генералом, как, впрочем, и подполковником. Но ведь подполковником я, к собственному удивлению, уже стал! Все зависит от де Голля. Возможно, он сочтет, что для меня подполковничье звание недостаточно, а генеральское придется как раз впору. Но пока приятный слух оставался лишь слухом и преждевременно было устраивать по этому поводу подпольную дружескую вечеринку.

В ноябре 1942 года американцы и англичане высадились в Северной Африке: это было открытие Второго фронта, правда не такого, о котором мечтали Сталин и де Голль, – не во Франции. Вооруженные силы Петена оказали сопротивление в Марокко, а вот в Алжире союзники победили без потерь, и в этом заслуга моего брата Анри. После разгрома немцами подпольной группы, которую он возглавлял на севере Франции, Анри перебрался в Алжир и собрал довольно разношерстную группу Сопротивления. В детстве он, как и я, зачитывался романами про Алого Первоцвета – этого рыцаря плаща и шпаги. Немудрено, что брат обожал риск и конспирацию, а его кумиром стал граф Парижский, претендовавший на престол короля Франции. Помимо графа, Анри собрал под своим командованием католического аббата Кордье, офицеров-патриотов, студентов, лицеистов, лавочников – всех, кто ненавидел Гитлера и Петена.

Анри договорился с американцами, что в день высадки десанта союзников бойцы Сопротивления захватят ключевые точки города Алжир: телефонную станцию, дворец генерал-губернатора, префектуру полиции; заблокируют казармы и аэродром, а главное – обезвредят мощные береговые батареи, и тогда союзники смогут беспрепятственно высадиться с моря и с воздуха. Американцы пообещали снабдить повстанцев оружием, даже дали Анри один автомат – как образец, но так и не успели выполнить свое обещание. Вот с этим единственным автоматом, охотничьими ружьями и револьверами четыреста студентов и лицеистов сумели заблокировать десять тысяч солдат армии Виши!

Петеновские генералы, захваченные врасплох, слишком поздно поняли, что мальчишки взяли их на испуг фактически голыми руками; началась перестрелка, но поздно – столица Алжира уже была под пушками британского флота и по городу маршировали бравые американские морские пехотинцы.

В чем секрет успеха? Четкий план моего брата, юные, но хорошо подготовленные бойцы из студенческого спортивного клуба, военная хитрость (у всех были нарукавные повязки молодежной петеновской дружины), опытные командиры – Анри сам возглавил группу, захватившую дворец генерал-губернатора. Кстати, во дворце Анри ждал сюрприз: в плен сдался главнокомандующий вооруженными силами всей Франции адмирал Дарлан. Это была одна из тех случайностей, которые иногда поворачивают ход истории: адмирал внезапно прилетел накануне, чтобы повидать служившего в Алжире и тяжело заболевшего сына.

История восстания тщательно ретушируется: теперь, годы спустя, американским генералам не хочется делить военные лавры с алжирскими студентами и подростками, да и Петен на послевоенном суде утверждал, что послал Дарлану приказ сдать Алжир без боя. Что же до Анри, то он как истинный глубоко верующий католик не страдал честолюбием и верил, что его блестящая победа – это промысел Божий.