Жестокие игры в любовь

— И что там…? Прессовать за общество её будут? — спросил Женька сиплым полушёпотом, когда Жоржик собрался уходить.

— Да кому она нужна? Но общаться с ней, понятно, никто больше не захочет.

Следующие сутки слились в сплошной тягучий полусон-полубред, из которого он никак не мог вынырнуть. Температура зашкаливала и ничем не сбивалась. В конце концов, мама сдалась, вызвала скорую.

К вечеру четверга наконец его начало отпускать. Кожа покрылась липкой испариной, голова всё ещё казалась какой-то пластилиновой, но он хотя бы уже сумел разлепить веки. А позже даже сам дополз до ванной.

В пятницу, несмотря на слабость и мамины наказы «лежать», Женька уже слонялся по квартире, не зная, куда себя приткнуть. Посидел в вк, узнал, что сегодня всех-всех призвали на родительское собрание под страхом разборок с директрисой. В чате класса по этому поводу бурлили и строили разные догадки.

«Ну что, на собрание вечером идёте?»

«Девочки, что-то я боюсь…»

«Народ, никто не знает, какая муха Лиду укусила? С чего она такой шухер подняла?»

«Может, из-за новенькой?»

«Точно! Может, новенькая настучала, что её типа обижают?»

«Она могла!»

«А что с ней?» — не удержался Женька и влез в беседу, хотя не собирался.

«О! Какие люди! Онегин! Ты там как? Что с тобой? Когда появишься?» — посыпалось сразу.

«Ангина. Через неделю, может. Так что с новенькой?»

«Да ничего особенного. Подразнили малость, чисто ради прикола»

«Никто её и пальцем не тронул!»

Но несмотря на заверения, в груди осела тяжесть.

Женькины родители на собрание поехали, как обычно, вместе, сразу после работы, и вернулись уже затемно. Он извёлся весь в дурном предчувствии, пока их дождался, места себе не находил.

Родители и впрямь пришли явно расстроенными. Особенно мама.

— Что там случилось? — сразу спросил Женька, не давая им времени даже раздеться.

— Это какой-то кошмар, — покачала головой мама. — Мне до сих пор не по себе. Пока ты болел, твои родные однокласснички устроили зверскую травлю девочке. Новенькой вашей. Довели, бедную… В такой грязи девчонку вываляли. За ней отчим приехал, чтобы к матери в больницу отвезти. А кто-то их видел и пустил слух, что это её любовник. Представляешь, гадость какая? Её бабушка выступала. Старенькая уже. Говорит, а саму всю трясло аж… У меня сердце рвалось. И жалко, и стыдно так…

Родители разделись, прошли в комнату. А Женька, оцепенев, так и стоял в прихожей, не в силах даже вдохнуть нормально…

36

Неделю назад он думал, что ему плохо, как никогда? Плохо настолько, что хуже не бывает? Бывает, ещё как бывает! Нестерпимое чувство стыда и вины, как неподъёмная ледяная глыба, навалилось на него. Придавило так, что непонятно, как он ещё дышал и даже умудрился выдавить из себя несколько слов.

Не вдумываясь, машинально он ответил матери на вопрос о своём самочувствии, так же на автомате отказался от ужина и ушёл спать. Но, конечно же, о том, чтобы уснуть, можно было даже не мечтать.

Лёжа в темноте и неотрывно глядя в потолок, он раз за разом прокручивал в памяти тот эпизод, терзая себя ещё больше.

Это был отчим… всего лишь отчим… С чего он вообще решил, что он её любовник? Ах да, взгляд…

Может, отчим и не смотрел на неё так? Может, это он, тупой, ревнивый придурок, увидел то, чего нет? Можно было тысячу раз спорить и утверждать, что никого он не ревновал, но самого себя до бесконечности обманывать невозможно. Это была ревность, самая настоящая, жгучая, едкая, разрушительная. Никогда в жизни он не испытывал ничего подобного. Даже и не подозревал, что можно вот так сходить с ума на пустом практически месте. Он и сошёл…

Мало того, что подумал про неё мерзость, так ещё и поделился… Если бы он тогда не распустил язык, не сказал Жоржику про «другого», ничего бы не было. Во всяком случае такие гадости уж точно никто про неё не говорил.

Подробностей он не знал, но мог себе вообразить. Особенно если за дело взялась Соня. Он прекрасно помнил, как с её подачи когда-то высмеивали Веру Тихонову. До слёз её доводили, опять же из-за него. Тупость, конечно, сейчас он это понимал, но тогда ничего лучше не придумал, как начать с Верой встречаться, хотя кроме дружеской симпатии ничего не испытывал.

Ну а тут всё ещё хуже в разы, гаже, грязнее. Как Мика это терпела — даже представить было невыносимо.

И самое ужасное, что начал это он. Своим идиотским предположением нажал на спусковой крючок и открыл травлю той, кого меньше всего на свете хотел бы обидеть. И как с этим жить — он не знал. Как свыкнуться с этой мыслью, которая засела в мозгу ржавым гвоздем.

А ещё остро, до ломоты, хотелось увидеть её. Мику.