Жестокий 2. Тебе не сбежать

– Мы идём на прогулку. Ты же просила меня как-то об этом. Забыла? – куда подевалась его мерзкая ухмылка? Или он ликует в душе, глядя на раздавленную, уничтоженную жертву?

– На прогулку? Мне теперь можно выходить?

– Со мной – да.

Кисло улыбаюсь и бреду к шкафу. Снимаю с себя халат, бросаю его на пол и достаю первые попавшиеся джинсы и толстовку. Когда надеваю последнюю, позади слышится шорох, и я вздрагиваю.

– Ш-ш-ш, – звучит прямо над ухом, и волосатая ручища чудовища обвивает мою талию. – Не ори только, – прижимает меня к себе рывком, руки ложатся на мои груди, ещё не прикрытые одеждой, пальцы легонько сжимают соски, играют, поглаживают.

Дыхание Имрана на моей шее становится частым, горячим, и в голую поясницу вжимается твёрдая эрекция.

– У тебя только один выход – изнасиловать меня. Потому что добровольно я никогда с тобой не лягу. Ни за что, – произношу так же безэмоционально и даже не пытаюсь ему воспротивиться. Не доставлю этой сволочи такого удовольствия.

– Звучит, как вызов. Принимаю, – слышу, как ухмыляется, и отворачиваю лицо в сторону.

– Мне даже дышать с тобой одним воздухом противно.

– И снова ты меня провоцируешь, – качает головой, цокая языком. – Ай-яй-яй, какая непослушная.

– Так мне можно одеться или нет?

Он тяжело вздыхает, словно рассчитывал на что-то другое, а после отпускает меня, сам же идёт к двери.

– Жду тебя на улице, красивая. Не забудь прикрыть свои прелести, а то мне придётся грохнуть всех своих парней.

Я вздрагиваю от его слов и, ссутулившись, прилипаю к двери шкафа. Мразь. Какая же мразь бессердечная.

Но жалеть себя больше не хочется, и я, одевшись, выхожу на крыльцо. Басаев отлипает от перил, где, видимо, ждал меня, шутливо подставляет локоть, который я, конечно же, игнорирую. Спускаюсь по ступенькам, прохожу мимо Вахи, что застыл тут же и следит за мной каким-то сосредоточенным, задумчивым взглядом. Тешатся подонки. Радостно им, наверное, видеть меня поверженной и раздавленной. Они все здесь нелюди. Зверьё, понимающее лишь язык силы. А женщины для них не люди. Я так, вообще никто.

Гулять на территории дома Басаева особо негде. За исключением небольшого сада, который я уже видела на заднем дворе. Туда и направляюсь, считая собственные шаги. Его же шаги позади стараюсь не замечать.

– Красиво, да? – закатываю глаза, когда он заговаривает и, естественно, не реагирую. – Этот сад я посадил в память о матери. Она всегда мечтала о большом доме, где могла бы посадить свой сад. Она любила эту свою мечту. Наверное, ещё больше, чем меня. Потому что я напоминал ей отца, который обещал ей дать это всё, а затем просто забыл о ней и своих обещаниях. Кому нужна бродячая цыганка и её приплод. Спустя годы я приобрёл этот дом для неё. Но полюбить его так и не смог. Знаешь почему? Я не умею чувствовать. Уже давно не умею. Забыл, каково это. Всё забыл. Хотя мечтал вместе с ней.

Я остановилась у молодой высокой яблони, облокотилась на ствол. Неделя самопоедания далась трудно, и я истратила последние силы на взращивание в себе ненависти и презрения к этому недочеловеку. И истощилась, как морально, так и физически.

– К чему эта слезливая история? Я должна проникнуться и пожалеть тебя или как?

– Просто поддерживаю разговор. Тебе не надоело молчать? – он приваливается к сливе напротив, склоняет голову набок и складывает руки на груди.

– Почему цыгане? Ты же вроде не цыган? Хотя мне плевать.

– Наполовину. Ты, наверное, заметила, что мы с братом не особо похожи внешне.

– Ну… У вас характеры схожие. Очень, – равнодушно пожимаю плечами и нахожу в себе силы, чтобы оторваться от дерева и сделать ещё несколько шагов по аллее.

– Паскудная натура нам досталась от отца. А вот матери у нас разные. Мать Булата была той же национальности, что и отец. Законная жена. Госпожа. А моя – цыганка. Без роду, без племени. Её выгнали из табора за то, что связалась с моим папашей. Она доверилась ему, пришла попросить помощи, но ублюдок прогнал её с собаками, запретив приближаться к порогу своего дома. Богатого дома. Со всеми удобствами и роскошью. С садом и цветами. А моя мать жила со мной на улице, клянча милостыню да гадая по рукам, – он не спеша следует за мной, однако не приближается вплотную, и это даёт возможность абстрагироваться.

– Мне плевать, Имран. Плевать, почему ты стал таким моральным уродом. Плевать, кто тебя там искалечил. Ты всё заслужил.