Жестокий 2. Тебе не сбежать

Резко поворачиваюсь и, вцепившись в её лицо безумным взглядом, выдыхаю.

Моя сестра. Моя Машка.

Она узнаёт меня не сразу. Лишь по прошествии нескольких секунд, таких долгих, что, кажется, будто время остановилось. А вместе с ним и мы.

Машка сильно изменилась. Не могу сказать в какую сторону, просто изменилась. Стала другой. Не той беззаботной, порхающей девчонкой, которой я её помнила.

Машка… Моя плоть и кровь. Моя сестрёнка, по которой я так скучала. Машка, которая мечтала выйти замуж за арабского шейха и обещала забрать меня с собой в Эмираты. Машка, по которой я пролила столько слёз… Моя Машка.

Её надменная улыбка медленно сползает с лица, а в глазах появляются осмысление и ужас. Покачнувшись, будто от удара, она делает шаг назад, прижимает руку к животу.

Красивая. На ней дорогое пальто, отороченное мехом, хотя для зимней одежды ещё рановато, шелковый шарф, плотно прилегающий к шее, блестящие, блинные сапоги. Пальцы унизаны перстнями, в ушах блестят бриллианты. Я почему-то уверена, что это не бижутерия. Что ж, несмотря на всё, что она пережила, Машка своего всё-таки добилась.

– Злата? – голос надломлен, дрожит. А глаза наполняются слезами. Она резко шагает ко мне, но я отшатываюсь, под ногами хрустят ветки ежевики. Она застывает, прижимает ладонь ко рту. – Не может быть… Златка. Моя Златка.

Узнала, значит.

– Так вот кто сломал мою жизнь, – кисло улыбаюсь, хотя на самом деле хочется взвыть. Моя сестра оказалась той, по чьей вине я пережила всё это. Она мой палач.

– Златка… – повторяет почти беззвучно, а я лишь вижу, как шевелятся её губы, обильно накачанные силиконом. – Моя Златка! – она бросается ко мне, с силой хватает своими руками за предплечья и притягивает к себе, обнимая, а я бью её по рукам, по лицу, вою и кричу.

На шум прибегает Ваха, оторопело застывает, а через секунду разнимает нас, видимо, решив, что мы подрались. Дралась только я. Как озверевшая, рвалась к Машке, чтобы разодрать этой гадине лицо.

– Остынь! – Ваха больно меня встряхнул, удерживая за шкирку, как котёнка. Что-то хрустнуло в позвоночнике, и я заскулила, как побитая собака.

– Отпусти, – выдохнула хрипло Машка и бросилась на Ваху. – Слышишь? Отпусти мою сестру! Отпусти, малыш, прошу!

Это Ваха-то малыш? Устав брыкаться, я притихла, мрачно уставилась на Машку исподлобья.

– Сука ты, слышишь? Сука. Самая настоящая сука. Из-за тебя всё. Из-за тебя со мной всё это происходит, – зашептала я сорвавшимся голосом, а горилла, наконец, опустил меня на землю.

– Прости. Прости меня, Злат. Прости, мелочь.

Мелочь… Так она называла меня когда-то. Когда у нас, кроме друг друга, не было никого. До того, как она бросила меня, свалив на поиски лучшей жизни, до того, как я осталась сиротой.

– Ненавижу тебя! Ненавижу! – задыхаясь от слёз, мчусь мимо неё, задеваю Машку плечом и позорно убегаю из сада. Меня никто не преследует, лишь слышу вслед:

– Оставь. Не трогай её, – это Ваха.

ГЛАВА 19

– Ты голодна? С утра ничего не ела, – слышу шаги Вахи за спиной, но не поворачиваюсь. Не могу видеть их лица. Не могу простить.

– Где она?

– Я отвёз её домой сразу же. Имран Валидович мог увидеть.

– Она знала? – Хотя как это её оправдывает? Не будь я её сестрой, она едва ли испытала бы муки совести.

– Нет. Она сама в шоке. Ей жаль, что так получилось.

– Плевать мне на её сожаления. Для меня это ничего не меняет.

– Слушай, она поговорит с шефом. Он тебя отпустит. Наверное.

Я отхожу от окна с решёткой, за которым уже пролегли сумерки. С сомнением смотрю на Ваху.

– Ты действительно думаешь, что для Имрана будет иметь хоть какое-то значение тот факт, что я её сестра?

Молчит. Конечно, Ваха умом не блещет, но хорошо понимает, что Вайнаху насрать на все нюансы. Хотя… Что, если Машка, и правда, имеет на него влияние? Как-то же она вынудила его на эту месть дурацкую?

– Она постарается, – заключает горилла, а я падаю на кровать и, свернувшись клубочком, закрываю глаза. – Так ты есть будешь, нет?

– Нет.

Ваха сваливает, а я забываюсь беспокойным сном, в котором мы с Машкой и мамой ещё живём вместе. Мама готовит свои фирменные пирожки с капустой и картошкой, а мы с Машкой спорим по поводу того, кто будет спать на нижнем ярусе новой кровати, а кто на верхнем.

Сон до того реальный, что я не просыпаюсь до самого утра, а когда открываю глаза и понимаю, что всё на самом деле не так, становится больно физически. Жжёт в груди и в глазах, желудок сжимается от спазмов подступающей тошноты, и я несусь в туалет, чтобы выплеснуть из себя мерзкую горечь, воняющую разочарованием.

Когда начинает звонить телефон, я не сразу понимаю, что это мой. Тот, который дал Имран. А потом, взяв его в руки, долго смотрю на экран.

– Да? – всё же отвечаю.

– Доброе утро, – слышится бодрый голос Басаева, а я морщусь, повернувшись лицом к камере, мигающей красной лампочкой под потолком. И когда они только успели её установить?

– Ты мне испортил его своим звонком.

– Ты встречалась вчера с Машей, – объявляет вдруг он.

Не то чтобы я испугалась до дрожи в коленях. Мне как-то плевать. Но оперативность доносчиков Басаева меня немного настораживает.