Жестокое эхо войны

Фуражка с головы слетела. Оружие, документы, ремень с портупеей отобрали, руки накрепко связали за спиной, а рот заткнули пилоткой погибшего шофера. Весь грязный, промокший. И еле живой от свалившейся на него трагедии.

«Вот и поспал в палатке, – сокрушался майор. – Как же я так сплоховал? Зачем потерял бдительность? Напрасно. И нет мне за это прощения. Война-то еще не кончилась…»

Подразделение немецкой разведки из двенадцати человек, ведомых обер-лейтенантом вермахта, успешно разминулось с передовыми частями Красной Армии и прибыло в расположение пехотного корпуса. Сам корпус оборудовал позиции в пятнадцати километрах к западу от Вислы, а его штаб был расквартирован еще дальше, в небольшом польском городке Зволень.

Сорокина подвели к штабу и представили сухощавому полковнику. Тот презрительно осмотрел пленного советского офицера в промокшей и грязной форме, полистал его документы. И распорядился посадить под охрану до прибытия переводчика.

Сергей Игнатьевич немного понимал немецкий – когда-то изучал в школе и в военном училище. Последняя фраза, сказанная полковником, прозвучала сродни приговору.

«Судя по документам, это не командир и не офицер штаба. Это майор технической службы, – недовольно сказал он. – Если ничего не знает или откажется говорить – отправьте его в концентрационный лагерь…»

* * *

О нападении на грузовик и «Виллис» службы связи командование дивизии узнало через несколько часов. Начальник штаба, как всегда, высказал претензии к телефонной связи, послал за Сорокиным, а найти его не смогли. Кинулись на восточный берег. Недалеко от переправы наткнулись на два поврежденных автомобиля и четыре трупа. Майора Сорокина среди погибших не обнаружили.

Комдив поставил на ноги все управление дивизии, ведь Сорокин знал секретные частоты и временные интервалы, используемые штабами соединений и частей. К делу немедленно подключился Особый отдел армии.

В общем, через час Васильков с командой своих разведчиков, невзирая на стоявшее в зените солнце, отправился за линию фронта на поиски пропавшего майора. Приказ был предельно лаконичным: найти и вернуть в дивизию начальника связи. А старший особист вполголоса добавил:

– Живым или мертвым…

Пришлось изрядно поднапрячься, ведь в обычном порядке нейтральную полосу пересекали ночью. А тут подзастряли, вдыхая ароматы гниющей плоти…

Да, на войне случалось и такое, когда у санитаров с похоронными командами не было возможности исполнить свой служебный долг. Иногда они вообще не могли выйти на нейтралку.

Всякий с годок повоевавший знал о существовании неписаных, но строгих правил: не стрелять по медикам, гробовщикам, водоносам, по тем, кто справляет естественную нужду. Правила эти появлялись не из жалости к врагу, а из опасения вызвать огонь противника в аналогичной ситуации. Но ежели заводилась в немецких окопах гнида, все негласные договоренности летели в тартарары. Не даст, гадина, и головы поднять. Наши лупили в ответ. И тогда на нейтральной полосе начинался форменный кошмар: сначала стоны и крики раненых на русском и немецком, а потом гниющие трупы…

Но в тот раз разведгруппе повезло – посидели на полосе часа три. А потом помогли соседи-авиаторы. Пока, лежа на опушке леса, Васильков изучал с помощью бинокля диспозицию, над головой прошли разомкнутым строем эскадрильи бомбардировщиков под прикрытием двух звеньев истребителей. Спустя пару минут на немецкие окопы посыпались авиационные бомбы.

Воспользовавшись внезапной атакой с воздуха, разведчики перемахнули нейтралку и исчезли в ближайшем овражке…

Глава одиннадцатая

Московская область; июль 1945 года

Деревянный сарай, куда на ночь бросили контуженого Василькова, охранял один бандит. Всю ночь он устало шаркал кирзачами вдоль длинной стены, обращенной ко двору; иногда присаживался на корточки и дымил папиросами, раздражая и дразня ароматным табачным дымком. При этом часто вздыхал, сопровождая вздохи заковыристыми ругательствами – видать, завидовал тем, кто в это время глушил самогон или отсыпался после штурма военкомата в доме.

Иной раз настроение часового менялось, и тогда он принимался тихонько напевать:

Цыпленок жареный,

Цыпленок пареный

Пошел по улицам гулять.

Его поймали, арестовали,

Велели паспорт показать…

Услышав городскую фольклорную песенку в исполнении безголосого бандита, Сашка чуть не рассмеялся в голос. Остановило то, что он решил изображать тяжелую контузию, а значит, должен быть глухим. Сидя по другую сторону сарайной стенки, он вспоминал, как талантливо и бесподобно исполнял эту же песню погибший Юрка Белый. Вот тот пел так пел! Как тронет гитарные струны, как затянет своим сильным голосом первую строчку. И враз на душе становилось теплее. И хочется жить, и фашиста поскорее прикончить, и домой возвратиться с победой. А этот черт бесталанный своим исполнением только жилы вытягивал…