Жестокость. История насилия в культуре и судьбах человечества

В отличие от Альфреда Адлера и его ученика Манеса Шпербера[682], Фрейд обходит стороной тему власти, которая не касается первичных физических инстинктов, например самосохранения или питания. Когда, под впечатлением разрушительной Первой мировой войны, он обращается к влечениям, выходящим за рамки принципа удовольствия, то исследует в первую очередь влечение к смерти и агрессию и гораздо меньше – желание власти и жестокость. Влечение к смерти имеет двойственный облик: это стремление к единению с неорганическим, своего рода возврат и регрессия. Только на втором этапе оно обращается против других людей. Согласно Фрейду, даже если агрессия направлена против других, латентно она нацелена на саморазрушение. Как и влечение к жизни, либидо, деструктивное влечение возникает из сферы бессознательного. Изначально оно имеет мало общего с расчетом на власть, будь то желание смерти или агрессия против других.

В этом отношении можно было бы согласиться с критиками Фрейда, считающими, что его теория мало чем может помочь в изучении жестокости. Вместе с тем было бы не совсем правильно безоговорочно принимать эту точку зрения. Характерная двойственность «негативного» влечения – агрессия и стремление к смерти – может стать отправным пунктом для психоаналитического подхода к жестокости. Она как будто дает указание. Ведь агрессия против другого служит для утверждения моего притязания на жизнь. Напротив, стремление к смерти как агрессия против самого себя означает желание и готовность отказаться от жизни. Здесь самоутверждение не играет никакой роли. Соответственно, перенесение агрессии вовне также является бессознательной нейтрализацией собственного стремления к самоуничтожению. Таким образом, «безудержная экспансия» была бы ненадежным средством против бессознательного стремления к смерти.

За хорошо просчитанными, хладнокровными действиями внимательный читатель «По ту сторону принципа удовольствия» обнаруживает действие скрытых душевных сил: чрезмерная жестокость, инструментальная форма насилия[683] – это проявление разрушительных импульсов, желания уйти из жизни. Такой взгляд на вещи не отменяет общего скептического и даже пессимистического вывода. Работа Фрейда поднимает вопрос о том, сможем ли мы, после всех разрушений и хаоса, которые человеческая жестокость принесла в историю, научиться справляться именно с этой отвратительной формой насилия на службе власти, распознавать ее, воздерживаться и создать оружие против нее, умерить ее или перевести в более мягкие формы агрессии – в насмешку, остроумие, иронию или даже в эротику. Вероятно, здесь открывается необозримое поле для искусства. Искусство – это и практическая рефлексия, и эстетическое действие, и познание через игру; оно задействует физическое и психическое начала человека. Возможно, это единственный ответ поклонникам насилия, путающим свою жестокость с жестокостью реальности, на которую они в своих рассуждениях навязчиво ссылаются и тем самым легитимируют ее.

Насилие во всем его многообразии действительно является неотъемлемой частью человеческой «реальности». В конечном итоге проблема в том, можно ли вообще помочь коллективу, называемому человечеством, исключительно терапевтическими средствами. Это ставит нас перед неудобным вопросом о том, не заблокировали ли многочисленные испытания прошлого путь к спокойному и пригодному для жизни миру, в котором мы держим под контролем власть и насилие. У нас нет иного выбора, кроме как – совершенно безосновательно – держаться за принцип надежды, подобно самому Фрейду, который в статье «В духе времени о войне и смерти» говорит о воспитании и преобразовании «злых» инстинктов[684]. Все остальное было бы равносильно самоотречению, на которое на правлена спираль жестокости, то есть уничтожению быстро раздувшейся самости путем устранения другого. По замечанию психоаналитика Курта Р. Эйслера, «проблема чело века заключается не в его влечении к агрессии, а в том, что его агрессия направляется не самосохранением, а нарциссизмом и амбивалентностью»[685].