Жестокость. История насилия в культуре и судьбах человечества

Вместе с тем упускается из виду ключевой недостаток теории Фрейда. Для основателя психоанализа сфера власти остается в значительной степени terra incognita[680]. В учении Фрейда о сексуальном желании власть не играет существенной роли. Желание признания считается частным влечением[681]. Возможно, это связано с тем, что желание другого всегда имеет сексуальную окраску. В дискурсе, созданном Фрейдом, затушевывается тот факт, что сексуальность предполагает межличностное взаимодействие, связь двух и более людей, а не просто субъект-объектные отношения в классическом философском понимании. Поскольку инаковость в теории Фрейда рассматривается в лучшем случае как маргинальное явление, за кадром остается то, что составляет ядро власти, а именно: власть – это отношение, в котором, подобно эросу и любви, всегда участвуют два субъекта, Я и другой. Власть и коммуникация – элементы интерсубъективных отношений. Жестокость – это, возможно, проявление извращенной коммуникации; в качестве негативного аспекта человеческих взаимоотношений ее можно рассматривать как крайне одностороннее отношение двух субъектов, при котором невероятная психофизическая холодность и в то же время буквально интимная близость к другому используются для того, чтобы превратить его в безжизненный объект, в ничто. Несколько упрощая, в основе любой формы насилия лежит расчет: тот, кто является угрожающим субъектом, должен стать мертвым, ничтожным, беззащитным объектом. Иначе говоря, другое Я должно стать не-Я. Уничтожение другого – кредо любой жестокости. В этом смысле она отличается от спонтанной ненависти, которая сопровождается демонстративным разрывом и аффективными действиями, причем другой остается субъектом до самого конца, до своего уничтожения. Жестокость – это парадоксальное «послание», которое в итоге разрушает любую форму коммуникации. Она сама по себе является недвусмысленным посланием.

Как часть комплекса власти и насилия, жестокость – это не просто усиление агрессивной энергии, а ее уродливая, фатальная и злокачественная рекомбинация. Согласно Ханне Арендт, различие между властью и насилием, с известной степенью надежности, можно определить так: власть предполагает неизменное и гарантированное, более или менее легитимное право распоряжения над другими людьми, то есть власть – это состояние; напротив, насилие – неожиданное, ограниченное во времени, часто экстремальное и динамичное событие. Власть и насилие обуславливают друг друга и в то же время они противоположны друг другу. По нашему предположению, власть – это удачная форма стабилизированного, «свернутого» насилия; последнее, став независимым и квазисубъектным, стремится к постоянной неограниченной власти. В то же время власть и насилие противоположны друг другу: неограниченное насилие ставит под угрозу нормальное осуществление власти, поэтому действия институционализированной власти направлены на то, чтобы предотвратить насилие, подрывающее ее структуру.

С точки зрения отстраненного наблюдателя и теоретика, жестокость предстает как весьма специфическая вычислительная операция, которая производится с целью соединить насилие и осуществление власти. В настоящем исследовании мы понимаем жестокость как тщательно обдуманное, т. е. не спонтанное и аффективное, действие. Примерами этого могут быть история несчастного Базини из романа Музиля и ритуалы пыток, которые Жан Амери описывает по своим воспоминаниям. Это относится и к сталинским допросам, и к действиям расчетливого абсолютного правителя у Канетти. Косвенно это подтверждает критику Сенекой жестокости как контрпродуктивного превышения нормы, необходимой для сохранения политической власти. Крайние формы, пренебрегающие всеми писаными и неписаными правилами социума, в итоге терпят крах. Короче говоря, расчетливое насилие на индивидуальном и на коллективном уровне – это ненадежный инструмент для того, что Амери ярко и метко называет «безудержной экспансией». Вопреки тому, во что верит зависимый от власти человек, всякая власть, основанная на чрезмерном насилии, постепенно приходит к своему концу, индивидуальному и коллективному. Она настигает сама себя. Это лишь вопрос времени. Таким образом, как это ни парадоксально, власть оказывается сильнее самого могущественного правителя.

II. Жестокость и двойственное влечение к смерти