Жестокость. История насилия в культуре и судьбах человечества

Подведем итог. В отличие от некоторых других консервативных революционеров, Юнгер вводит эксплицитное утверждение науки и техники, которые попадают в фокус исключительно как средства господства и власти. Кроме того, мыслитель отказывается от романтизма, который он вместе со Шмиттом понимает как часть либерального проекта. В то же время остатки романтизма безошибочно угадываются в «органической конструкции» и прославлении природы. Это противоречие разрешается благодаря тому, что природа рассматривается пост-романтически как нечто опасное и первозданное; на более высоком уровне она, если можно так сказать, воспроизводится в виде техники. В этом неромантическом взгляде природа и техника не противоречат друг другу: последняя высвобождает агрессивное и естественное и потому складывается из «природных» элементов. Героический реализм рассматривается как третья сторона, стоящая над противоположностью идеализма и материализма. Доминирование – это культурно-исторический подход, который работает с поляризующими терминами и при этом избегает, например, личной агрессии. Герой действует с холодной отстраненностью, которая выражается на языке героизма, культа насилия и агрессии.

Очевидно, что «Рабочий» Юнгера является образцом дискурса, который не просто нейтрализует жестокость, а соблазняет ею. В частности, мировая война представляется как школа жестокости, совершаемой по отношению к себе и другим. Технический воин как носитель нового порядка представляет собой силу, которая действует, сохраняя дистанцию; он не знает другого врага, кроме слабака, который отрицает и закрывает глаза на это героическое отношение к себе и миру. Это отношение характеризуется, помимо прочего, отделением от женщин (не случайно им нет места в книге) и защитой от женственности, которая считается противоположностью воздержанности холодного насилия. Трезвый взгляд, который как этическая ценность воплощается в отстраненности и самоконтроле, стремится раз и навсегда сделать невозможной любую эмпатию и, следовательно, любую близость. Человек Юнгера не обязательно бесчувственен в смысле физической и психологической восприимчивости, но отстраненность, с которой он действует, категорически исключает сочувствие другому. Последнее останавливается в силу своего рода программного требования. Опыт и чувствительность как его предпосылка равным образом требуют другого. У Юнгера все внимание направлено на то, что мир сам по себе жесток и опасен. Сила духа нового постчеловека отчасти заключается в признании этого факта. Смерть, насилие и опасность – элементарные пограничные состояния, к которым нужно стремиться. Таким образом, ценности, запрещающие убийство, отходят на второй план; предпочтение отдается порядку, который порождает смысл в своей опасности, давая человеку, точнее, человечеству, ощущение собственного достоинства, соответствующее его витальным, первичным потребностям – агрессии и войне, неприемлемым в бюргерском мире с его идеалами.

В этом смысле провозглашаемая смерть личности образует невидимый каркас всей теоретической конструкции. Жестокость задевает и травмирует личность, а не нового твердого человека. С исчезновением личности травма пройдет сама собой. Итак, программа «Рабочего» также может быть сформулирована следующим образом: устранение личности создает пространство для жестокости постольку, поскольку последняя способна причинить вред только личностям, а не людям из стали, использующим свое тело и современные устройства как технику-оружие. Героически перенося боль и увечья, они систематически стирают свою индивидуальность[253].

Юнгер сознавал опасность проекта, метаполитическим провозвестником которого он стал в те годы. Но для него это было доказательством качества созданной им теории. В конце концов, он, вопреки своим собственным заявлениям, охотно сотрудничавший с нацистской газетой Völkischen Beobachter[254], был достаточно осторожен, чтобы не стать основателем реального нового порядка, который хотел бы объявить его своим. Как известно, во времена Третьего рейха он дистанцировался от нового режима. Едва ли имеет значение, считал ли он эксперимент не пруссака Гитлера слишком опасным или сомневался в наличии у него необходимых навыков для его успешного проведения. Во время войны, когда Рейх уверенно шел к своему краху, он жил в Париже, в квазиизгнании, будучи офицером немецкой оккупационной власти.

По возвращении в Германию Эрнст Юнгер мог наблюдать из своего окна за выжившими узниками концентрационного лагеря, в прусской манере отмечая их достойную уважения выдержку. Он остался верен своему пафосу холодности и теперь перенес свои идеалы на переживших холокост. Четвертого мая 1945 года он цитирует сочинение Иоанна Кассиана «О постановлениях монастырских»: «Ибо не победив свою плоть, нельзя вести праведную борьбу»[255]. Два дня спустя он сталкивается с узниками концлагерей: