Жестокость. История насилия в культуре и судьбах человечества

Государство-машина не является, однако, последним словом в истории развития нового порядка. Скорее, мыслитель видит в нем выражение переходного, кризисного периода. Для понимания совершенного порядка опять же существенное значение имеют такие эстетические категории, как стиль и форма. Идеальный порядок, достижение которого запланировано на более позднее время, подчиняется художественному постулату «органической конструкции»[234]. В авторитарной модели государства Юнгера в итоге происходит примирение машины и тела, техники и природы, Просвещения и романтизма. Сам Юнгер, похоже, осознавал эстетическую сторону своего политического проекта, поэтому к тезису о конечной, органической форме своего «рабочего государства» он присоединяет полемику против историзма и построения позднебюргерского мира. Для Юнгера церковь Sagrada Familia работы Антонио Гауди в Барселоне – это «романтическое чудовище»[235]. Современной архитектуре, как проницательно заметил австрийский искусствовед Ханс Зедльмайр в книге «Утрата середины» (1948)[236], не хватает «формы»; при этом остается открытым вопрос, какую форму она будет иметь в новом, техническом и авторитарном государстве.

Юнгер вновь возвращается к своей негативной оценке современного искусства и культуры в пятьдесят восьмом и пятьдесят девятом разделах, озаглавленных «Искусство как оформление мира работы». Он пишет: «Мы живем в мире, который, с одной стороны, во всем подобен мастерской, а с другой – музею»[237]. По его мнению, культура потеряла всякую связь с утверждаемым им первозданным. Она есть смесь «жиденького идеализма» с «густо заваренной романтикой» и находится в состоянии общего истощения[238]. Мыслитель не обходит вниманием все те преимущественно «левые» направления модернизма и авангарда, которые с близких антибюргерских позиций критикуют культуру XIX века. В определенном смысле можно утверждать, что недовольство Юнгера либеральным миропорядком по своей направленности «современно». На это, в частности, указывает Карл-Хайнц Борер в своем исследовании о Юнгере и сюрреализме[239].

Высказывания Эрнста Юнгера о войнах и национальных государствах также противоречивы. Неудивительно, что он отвергает либеральное национальное государство. Таким образом, его видение нового мира совпадает с тем, что сегодня можно назвать глобальной, имперской перспективой[240]. Это становится ясно из предложенной им модели трех фаз, которую мыслитель излагает в пятьдесят шестом разделе своей работы. Первая фаза – фаза разрушения, уничтожения последних остатков воинского сословия и связанного с ним либерального бюргерского мира. Вторая фаза, напротив, определяется применением технических средств власти. Это фаза вооружения и перевооружения или переходная ступень, имеющая «мастеровой» характер. Третья фаза ознаменована созданием государства, обладающего «неоспоримым имперским рангом»: Юнгер проводит параллель со строительством средневековых соборов и возведением египетских пирамид. В представлениях философа о власти непреднамеренно открывается тоска и желание всемогущества, которое, как показывает критический анализ, имеет религиозную структуру: «Завершенность технических средств власти выражается в предельном состоянии, которое сопровождается ужасом и возможностью тотального уничтожения»[241]. Здесь масштаб и категории мышления Юнгера, рассматривающего национальное государство в лучшем случае как подготовительный этап для империи, приобретают глобальный, планетарный характер. Авиация или, ближе к современным реалиям, цифровой океан являются техническими средствами власти, которые делают возможным это абсолютное глобальное государство. Если не принимать идеологические рамки Эрнста Юнгера, то эти выводы представляются вполне актуальными. Военный контроль над пространством, как реальным, так и символическим, играет центральную роль: по Юнгеру, мы переживаем «пространственный поворот»[242]. Это означает прощание с историческим временем и поворот к синхронному взгляду, который касается свойств пространственных явлений совершенно различной природы. Неограниченный, насколько это возможно, контроль над реальными, а также (все чаще) воображаемыми и символическими пространствами создает ощущение превосходства и уникальности. Пространственная экспансия и закрепление на занятых позициях играют центральную роль в творчестве Эрнста Юнгера и Карла Шмитта. Такое создание и закрепление за собой новых пространств описывается как историческое приключение – опасное и потому благородное. Более того, автор «Рабочего» не отрицает, что такой контроль в значительной мере связан с возможностью абсолютного господства. То, что сегодня выглядит как предупреждение, антиутопия, в работе Юнгера предстает как потенциал для установления всемирного авторитарного порядка.