Жестокость. История насилия в культуре и судьбах человечества

Тем не менее, как отмечал в 1929 году венгерский социолог Карл (Кароли) Мангейм, человек в фашистской идеологии рассматривается в настоящем времени, в контексте мифа о действии и динамике:

Для подобного типа мышления и переживания характерно также представление, что история распадается на мгновенно сменяющиеся ситуации, причем решающими здесь являются два обстоятельства: во-первых, вдохновенный порыв выдающегося вождя передовых групп (элит); во-вторых, обладание единственно возможным знанием – знанием массовой психологии и техникой манипулирования ею[226].

Вместе с тем Эрнст Юнгер, в отличие от Дэвида Герберта Лоуренса, Роберта Мюллера, Юлиуса Эволы и Людвига Клагеса и других читателей Зигмунда Фрейда, принципиально опускает эротическо-сексуальный порыв. Его мужчина будущего – человек жесткой закалки: для него любовь и эрос были бы крайне нежелательными и бессмысленными отвлечениями. Вместо сексуальности, которую Лоуренс мыслит космологически и определяет через фиксированную бинарную оппозицию мужественности и женственности, Юнгер в качестве основного принципа выдвигает работу, понимаемую в военных категориях. Напротив, у Лоуренса ключевой элемент жестокости состоит в самоочевидной горячности хищника, которой заканчивается царствование христианского агнца.

Слияние архаических грубых аффектов с техническим расчетом, культурной основой авторитарного государства, не случайно возникает в утопическом замысле Юнгера. По его мнению, «рабочее государство» – это результат длительного развития. В этой связи в эссе – манифесте авторитарного государства – говорится о переходном периоде и «мобилизации материи». Эстетическое измерение раскрывается в идее идеального правила, которое описывается в таких терминах, как «оттиск» и «мир завершенных форм»[227]. Невольно вспоминаются две категории, играющие важную роль в приведенной выше цитате из «Приветствия Маринетти» Бенна, – форма и стиль. Бенн, который постоянно жалуется на то, что немцам не хватает формы и стиля, видит в фашизме, выросшем из футуризма, направляющую силу, «призванную участвовать в создании нетеатрального, величественно холодного стиля, который охватит Европу»[228].

Юнгер также вводит в свою эстетическую концепцию понятия «тотальное господство» и «завершенность»[229]. «Завершенность» воплощает собой новую форму власти и господства, но не создает ее[230]. Стиль и форма образуют необходимый эстетический аспект гештальта «завершенности» и совершенного господства. Человек при этом становится материалом, аналогичным камню, над которым работает скульптор. Эта стратегия является отправной точкой для известного высказывания Беньямина, в котором противопоставляются фашистская эстетизация политики и коммунистическая политизация искусства[231].

VIII. Новые ценности культуры жестокости

Вопреки своей идее о замене ценностей функциями господства, нейтральными в ценностном отношении, Юнгер постулирует определенные нормативные предпосылки для новой государственной системы. Например, он требует «стабильности образа жизни» в смысле «надежного предметного фона»[232]. Поэтому мыслитель (в духе прусского протестантизма) выступает против консюмеризма и финансовых долгов.

Контроль над производством и потреблением занимает центральное место в новом государстве. В этом этатистском обществе, основанном на технических достижениях, в отличие от рыночного капиталистического либерализма и по аналогии с большевизмом, осуществляется централизованное планирование экономики. Война в нем перекрывает и оттесняет экономические законы[233]. Иными словами, целью этого утопического государства насилия является гармонизация экономики производства с экономикой войны. Это приводит к накладкам и дублированию, поскольку современное массовое промышленное производство уже содержит элементы общего планирования, и, наоборот, технически организованная война невозможна без соответствующих ресурсов. Утопия Юнгера равносильна обществу, находящемуся в состоянии постоянной войны, поэтому различие между войной и миром кажется иллюзорным. Рабочее государство Юнгера предполагает военную экономику, в которой стирается различие между государством и обществом.