Жестокость. История насилия в культуре и судьбах человечества

После этого Сенека вводит три темы, которые рассматриваются далее. Первая касается состояния человека, conditio humana, вторая – природы кротости, а третья – укрепления этой добродетели. Последнее, вероятно (далее в сохранившемся фрагментарно тексте это не раскрыто), достигается упражнением, то есть путем реализации своего рода терапевтической программы, в рамках которой человек учится соответствующим образом сдерживать, направлять и контролировать свои аффекты. Сенека, возможно, первый мыслитель, который прямо и непосредственно рассматривает феномен жестокости. Он делает это в опасной для жизни ситуации, поскольку его адресат – непредсказуемый властитель, ставший уже для своих современников – читателей трактата – воплощением жестокости и своего рода поучительным примером. Решение проблемы у Сенеки полностью рационалистично: он уповает на силу воли, которая контролирует и ограничивает жестокие импульсы.

III. Риски жестокого обращения

Человек как общественное существо нуждается в мягкости, с которой рука об руку идут любовь к миру и преодоление собственного эгоизма. Эта добродетель, в отличие от жестокости, создает социальные связи между людьми. Crudelitas, напротив, разрывает их и тем самым разделяет людей[269]. Правителю, который олицетворяет народ, в особенности надлежит проявлять милосердие, поскольку в его руках оно является «спасительной силой». Сенека представляет правителя в образе врача. В противоположность этому жестокость рассматривается как «тлетворное могущество». Быть жестоким – значит «быть сильным во вред»[270]. Мягкий правитель здесь предстает как добрый бог над людьми. Его господство основано не на страхе и ненависти людей к нему: наоборот, они с радостью отдают свои жизни за него, ведь он объединяет народ[271]. Сенека прибегает к популярному в античности органическому сравнению с гармонией тела и души, где тело – это народ, а душа – император. Метафора тела, в которой мудрый бог становится добрым врачом, а последний – главой общества, устраняет разницу между врачом и правителем, а значит, снимает и проблему власти, которая в случае политического господства имеет совершенно иной характер, чем в медицине. Существует качественное различие между потенциальной властью над жизнью и смертью подданных в политическом смысле и борьбой врача за жизнь отдельного человека.

Только благодаря милосердию подданные могут поставить общественное благо выше своих частных интересов[272]. Однако мягкое обращение с людьми для правителя означает также разумную самозащиту, бережливое отношение к своим ресурсам и сдерживание аффектов. Мягкость как сублимация и экономия влечений, направленная против жестокости, составляет ядро, а равно и основу искусства управления, которое является одновременно искусством жизни и умеренности. Вместе со способностью приглушать и смягчать аффекты и страсти в игру вступают другие добродетели: спокойствие, счастье, мир и отстраненность от эмоций. Прежде всего здесь упоминается ira – гнев и ярость, которым Сенека посвятит отдельное сочинение. «Дикий, непреклонный гнев» наименее приличен (decet) императору: «Он [правитель. – В. М.-Ф.] с отрадой смотрит на полезных и добропорядочных граждан, других же оставляет […]: тех ценит, этих допускает [patiatur]»[273]. В трактате «О гневе» со ссылкой на Аристотеля Сенека представляет гнев как «неудержимое желание» воздать болью за боль (cupiditatem doloris responendi)[274]. В этом месте философ ставит гнев и месть в один ряд с жестокостью: отсюда понятно, что он считает последнюю не результатом расчета, то есть чем-то вроде наказания[275], а скорее сугубо аффективным поведением.

В восьмой главе трактата «О милосердии» автор обращается к правителю – который возмущен перспективой неожиданно оказаться в роли слуги, лишенного «вольности в речах»[276], – на «ты», напрямую, при этом не называя его по имени. С одной стороны, кажется, что он обладает властью распоряжаться людьми, приближающей его к богам; с другой стороны, выясняется, что он может сохранить свою власть, только если будет служить обществу. Он делает это благодаря удерживающей его от совершения насилия снисходительности, которая как бы запрещает ему тираническое поведение: «Ты прикован к своей вершине»[277]. В этом месте происходит резкое и парадоксальное изменение, ведь правителю, как никому другому, не дозволены частная жизнь или гнев. Поэтому, в отличие от своих подданных, он подчиняется специальным ограничениям; его речь спокойна и по необходимости слышна всем. Можно сказать, что идеальным правителем был бы философ-стоик, поскольку успешное и этически положительное господство возможно только на основе самообладания и самоконтроля.