Жестокость. История насилия в культуре и судьбах человечества

Для философа-стоика, такого как Сенека, различие между строгостью и жестокостью является центральным. Жестокость возникает из (само)разрушительного аффекта и включает возможность беспричинного наказания, напротив, строгость хорошо продумана. Таким образом, если логика власти требует применения наказания, то оно должно быть применено. Сенека также считает смертную казнь оправданной, поскольку она отвечает интересам общества и тем более – интересам преступника. Напротив, сострадание и жалость отвергаются с игрой слов: Misericordia vicina est miseriae (Сострадание всегда где-то поблизости от страдания)[298]. Для Сенеки жалость (Erbarmen) соседствует с убожеством (Erbärmlichkeit)[299]. Сострадание, как и прощение, считается слабостью, неразумным поведением. Жалость, по мнению Сенеки, – это болезнь[300]. По этой причине философ также выступает против прощения и милости. Последняя есть «освобождение от заслуженного наказания»[301]. Самое большее, что может сделать мудрый правитель, – это пощадить человека.

VI. Сострадание против наказания

Как справедливо заметил один из комментаторов Сенеки, для римского философа сострадание – это избыток милосердия, а жестокость – избыток строгости[302]. И то и другое суть «порок души» (vitium animi), который Сенека приписывает женщинам[303]. В этой политической философии жизни женщины характеризуются неспособностью контролировать свои аффекты. Это мнение позднее нашло отражение в работе Зигмунда Фрейда «Неудобства культуры» (1930), где основатель психоанализа описывает специфику положения женщины. В то время как мужчина в традиционной буржуазной семье занимает позицию отказа от влечений, поскольку он трудится вне дома, женщина, занятая домашним хозяйством, настаивает на либидинозном удовлетворении, которого ее лишает работа мужчины. По мнению Фрейда, хорошо знавшего философию Эпикура и стоиков, различные техники сублимации и сдерживания влечений, очевидно, представляют гораздо больше сложностей для женщин, чем для мужчин[304].

Хотя Сенека в своем трактате пишет, что есть много людей, кто считает сострадание, жалость и милость добродетелями, он тем не менее не приводит никаких доказательств этому. В любом случае эта ранняя «логоцентрическая» позиция, выдвигающая на передний план контроль чувств, аффектов и влечений, по своей основной идее существенно отличается от христианства, которое, к огорчению Ницше, известно тем, что возвышает сострадание до уровня добродетели. В конце концов, признает Сенека, мудрый человек, вместо того чтобы жалеть несчастного, придет ему на помощь. На это можно возразить, что он делает это, поскольку благодаря своей отзывчивости признает серьезность сложившейся ситуации. Во всяком случае, негативная оценка жестокости и сострадания, по-видимому, связана с ограничениями философской системы, в которой нерациональное оценивается как исключительно негативное, а рациональное – как исключительно позитивное. В отличие от Ницше, Сенека почти не упоминает о том, что сострадание имеет такие же негативные последствия, как и безудержное насилие.

VII. Жестокость как властный аффект

В заключение отметим, что в исследуемом тексте жестокость рассматривается преимущественно как «дикость» (atrocitas) – иррациональное, аффективное поведение, которое из «страсти к господству» специально направлено на то, чтобы запугать другого или отомстить ему. Именно отсутствие меры и аффект делают его крайне неэффективным и отвратительным. Тем самым подчеркивается разрыв между двумя значениями понятия жестокости, о которых идет речь в начале этой книги: – жестокостью как человеческой склонностью и жестокостью как действием. «Объективная» жестокость кажется уместной там, где строгость рассматривается как достоинство, а жалость – как этический недостаток, вполне допустимый до тех пор, пока это не противоречит расчетам власти. Исключается лишь субъективная жестокость, и прежде всего потому, что она является аффектом, «страстью», которая переполняет человека и наносит ущерб его собственному положению и репутации. Поэтому она не признается «подлинным» поведением, каковым ее считали, например, черные романтики[305]. Является ли что-то жестоким или строгим, зависит в первую очередь не от степени насилия, а от намерений конкретного человека и его власти.